– Я чую твой страх. Я слышу твой страх. Я вижу, как ты боишься, как ты сомневаешься, как ты торгуешься с самим собой за жалкие секунды своей жалкой жизни.

Услышавший зловещий волчий шепот Санан вылетел из своей будки и залаял на волка, стоя у него за спиной, но сутулый одноухий волк даже не обернулся.

– Возвращайся в свою будку, шавка, и я сохраню твою жалкую жизнь!

От переливающейся наглости страх перед одноухим волком переменился на гнев. Оскорбленные Санан и Бурул, окружавшие волка, залаяли, надрывая свои глотки. Банхары лаяли так яростно, что глаза их налились кровью, а слюни пеной разлетались во все стороны, будто они были больны бешенством, но одноухий волк стоял неподвижно, словно не видел и не слышал овчарок. Зверь продолжал смотреть на них исподлобья, открыв свою большую пасть, с которой стекали слюни. Банхары продолжали лаять.

– Так и будете гавкать всю ночь, шавки, или кусаться начнёте?

Тем временем хищники, успевшие порезать всех овец и насытиться их мясом, начали спешно уходить, чуя новые запахи надвигающейся угрозы. Их тени зловеще отражались от света пожара в ночном небе. Одноухий сутулый волк, услышавший вой вожака, командовавшего отход, демонстративно нехотя прекратил дразнить банхаров. Под лай и рычание овчарок он длинными прыжками достиг овчарни, где подобрал мертвую овцу. Схватив свою добычу, дикий зверь ушел вслед за стаей, растворившись во мраке степи.

Огонь, окружавший коровий загон, уже начал подходить к собачьей будке, и братья отбежали в сторону. Ветер в степи усилился, разгоняя огонь, но вслед за ним пришел и ураганный ливень, сопровождаемый оглушительным громом и сверкающими молниями. Одна природная стихия не устояла перед другой, и огонь начал потухать. Через шум дождя и грома они услышали лай своих братьев и голос старого пастуха. Сверкнувшая молния на секунду показала их.

Ещё на подходе к животноводческой стоянке старый пастух видел маленький огонек костра, мерцающий вдали, но по мере приближения он стал замечать и другие огоньки. В конце концов, подъехав близко, он увидел, что вся стоянка полыхала в огне, разгоняемом порывистым ветром, превращавшим пламенные языки в огненные вихри, а ночное небо окрасилось заревом от большого пожара. Везде и повсюду валили черные тучи смрадного дыма. Из-за сухой травы, что была повсюду, пламя стремительно распространялось по животноводческой стоянке. Огонь был готов сжечь всю степь, оставив после себя лишь мертвую золу.

Старый пастух гнал своего коня настолько быстро, что тяжелые банхары отстали от него. В резвом галопе он мчался к своей стоянке, охваченной пламенем, но тот шквальный степной ветер, что разжигал огонь, вместе с этим принес с собой и ливень. Оглушительный шум проливного дождя перебивал трескающиеся звуки горения. Вода потушила пламя, но огонь уже успел охватить стоянку.

В кромешной темноте из-за грозовых туч и дождя пастух, прискакав на стоянку, начал робко бродить по памяти, не видя ничего, кроме темноты и шипящих тлеющих угольков. Щурясь и часто моргая, он робко блуждал по потухшей траве и липкой грязи, а неожиданный дождь крупными каплями бил его по лицу.

Он боялся и не хотел принимать мысль о том, что его сын умер. Старый пастух встал перед юртой, представлявшейся ему большой темной тенью, и не решался войти, переступая от смятения и переживаний. Сверкнувшая молния на миг осветила юрту, и он ужаснулся – обгоревший войлок и закоптившаяся дверь заставили его по-настоящему испугаться. Он вбежал в юрту, снеся перед собою обожжённые трухлявые створки.

Дрожа от холода и страха, он нерешительно ходил по юрте наощупь и искренне не хотел найти своего молодого сына мертвым. Он его и не нашел. Вся тяжесть с его плеч на секунду спала, но страх всё же его не покинул. Он вышел из юрты и вслепую пошел в сторону загонов для овец и коров. Лишь свет от молний ненадолго показывал ему страшную картину вокруг. Он увидел сгоревший и развалившийся курятник, во дворике которого лежали обугленные тушки куриц и обожжённые доски овечьего загона, рядом с которыми безмолвно сидел Санан. Банхар будто и не заметил подошедшего к нему человека. Старый пастух подошел к овчарке, и ровно в тот момент блеск от сверкнувшей молнии осветил собой кровавое месиво из десятков мертвых овец. Кровь, смешавшись с дождевой водой, вылилась за пределы загона. Единицы среди овец остались живы, но и те были искалечены. От ужасающе глубоких ран они жалобно блеяли от боли. Даже капли дождя, приземлявшиеся в их окровавленные изорванные тела, приносили им неописуемые страдания.

Старый пастух был шокирован, но даже муки его овец не отвлекли от тревожных мыслей о сыне. Он обошел горячие стены саманного коровьего загона. Подойдя ближе к входу, старый пастух услышал, сквозь шум дождя и ветра, вой, доносившийся изнутри, но вой был не волчий, а собачий. Он знал, что банхары воют только от сильнейшего горя, и страх вновь охватил его. Всё же, набравшись решительности, он быстрым шагом вошел в загон.

Смрад от горевшей коровьей шерсти наполнял легкие человека. Старый пастух чуял присутствие смерти из-за зловонного запаха, стоявшего в коровнике. Он прошел в темноте по загону ещё на несколько шагов вперед. Вой, исходивший из темноты, прекратился и сменился на тихое поскуливание. Он всё ещё ничего не видел. Свет от сверкнувшей молнии прошел сквозь дверной проём, и он увидел, как, жалобно скуля, Бурул облизывает лицо молодого пастуха, лежащего на полу. Старый пастух подбежал к сыну и поднял его на руки. Руки его затряслись, а голос задрожал. Его громкий мужественный бас вдруг превратился в тихий и плачущий голосок. Он вышел из загона на улицу, неся в руках мертвого взрослого сына, словно спящее малое дитя. Молодой пастух не дышал. Потеряв сознание от тяжелых ран и не в силах выйти из полыхающего загона, он умер, задохнувшись в огне.

От горького отчаяния старый пастух бил сына по лицу, пытаясь пробудить его, но чистое лицо парня было безмолвно. Поскользнувшись из-за грязи, старый пастух упал и выронил своего ребенка. Рыдая и крича, он отказывался принимать произошедшее. Его бессильные вопли, наполненные горем, прерывались раскатами грома так, будто само небо кричало вместе с ним, сострадая ему. Склонившись над сыном, старый пастух плакал. Из его горла больше не выходили звуки. Старый пастух замер на мгновение в немом крике сильнейшей паники.

Все пять банхаров, подошедших к своему хозяину, стояли вокруг мертвого сына и склонившегося над ним отца. Замерев в непривычном и тяготившем изумлении, они лишь тихо поскуливали. Они знали своего хозяина человеком сильным и несгибаемым, но потеря единственного сына стремительно разрушала его душу, заражая слабостью, а значит – смертью.

Разящие белые молнии выходили из грозных чёрных туч, ослепляя степь своим ужасающим великолепием. Наэлектризованное небо содрогалось под оглушающими раскатами грома. Ветер громыхал. После каждого громового грохотания банхары несильно прижимались, скалясь и рыча.

Молодой мужчина лежал безмолвно. Его чистое белое лицо окропили капли дождя, и отцовские слезы, смыв налипшую сажу и кровь, а лицо старого пастуха, обыкновенно монолитное в своей решительности и уверенности, морщилось и искажалось, обливаясь горькими слезами. Но вдруг оно неестественно искривилось в ужасной гримасе. Он схватился за сердце двумя руками, словно пытаясь достать то, что тревожит его изнутри. Жгучие колющие боли в груди поразили человека. Его сердце словно сдавливалось в хищных орлиных лапах, а шею будто обвила огромная змея. Теперь не только слезы, но и пот проявились на лице пастуха и смешались с дождевой водой. Появившаяся тошнота и головокружение изнуряли его тело, а чувство страха и волнения одолевали с новой силой. Его кожа бледнела, а губы синели. Но все муки закончились сильным внутренним толчком, и его лицо застыло в немом полукрике.