– С начала, Адам. Начните с начала.

Начало… А когда было начало?

Мы бежали с очередного убийства. Мелькали улицы, переулки, повороты. Этот городок не такой большой, как остальные, но потеряться в нем легко. Вы даже не заметите, как свернете не туда и окажетесь в тупике. Чего-чего, а тупиков здесь хватает. У нас не было времени рассматривать окрестности, но, должно быть, это вошло у меня в привычку.

Город был грязным и словно мертвым. Ничто не радовало глаз, ничего не хотелось запечатлеть в памяти. И все же какие-то детали остались. Помню, как мы пробежали мимо тучной женщины в ярких пышных юбках и чуть не столкнули ее в грязь. До того она недовольно кричала на мальчика в дырявом костюме. Кажется, он украл с ярмарки конфету. Потом на нас обрушился цветочный горшок, полетевший прямо с высокого балкона и сопровождавшийся супружескими криками. Судя по всему, жена выигрывала. Больше мне ничего не запомнилось.

Все смешалось в отчаянной погоне. Единственное, чего хотелось, – остановиться и глотнуть свежего воздуха. Но где вы возьмете свежий воздух в городе? Он протух, смешался грязью и пылью дорог. То ли дело чистое поле в начале весны или густой лес после дождя! Вы и представить не можете, как там хорошо дышится. Но я отвлекся…

Мы бежали. Уже спустили собак, те с громким лаем преследовали нас. Наша спутница сильно отставала, ее ноги и кисти рук были измазаны в саже, на коже не осталось живого места от ожогов. Нам с Блэр приходилось останавливаться и помогать ей подниматься, сама она идти почти не могла.

Но собаки не отставали, а мы знали, что они – еще не самое страшное, что ждет нас, если попадемся. В конце концов я взял раненую ведьму на руки. Бежать стало гораздо тяжелее; Блэр, не останавливаясь, что-то тихо шептала и указывала мне путь. Она выглядела изможденной и усталой, но продолжала оглядываться, ожидая, что наши преследователи вот-вот появятся из-за угла. С каждым шагом я все сильнее увязал в раскисшей грязи и широких полосах земли, оставленных проезжающими телегами. Страх гнал нас вперед, словно затравленных волков на охоте.

Мы бежали так быстро, как только могли. Падали, поднимались и продолжали бежать. Мы бежали, и время бежало вместе с нами, обгоняя. Я знал, что мы опоздаем.

Мы опоздали.

Нам не хватило каких-то тридцати шагов, чтобы пересечь границу города и скрыться в лесу. Они не последовали бы за нами туда. Но нам не хватило. Должно быть, это судьба.

– Вы верите в судьбу?

– Нет. Да. А нужно?

Инквизиторы взяли нас в круг прямо на границе города. У нас был шанс скрыться, убежать – нас должны были страховать. Но мы сдались. Спасенную ведьму вырвали из моих рук, мгновенно сковав ее запястья цепями. Как будто она могла им помешать! Волосы разметались, спутанные в колтуны, местами вырванные разъяренной толпой. Ее лицо, запачканное кровью и пеплом, выражало спокойствие. Она так и не пришла в себя. Ей повезло.

Меня и Блэр разделили, ее также заковали в железо – по легенде, именно железо для них опаснее всего. Но вы же знаете… Легенда есть легенда. Ведьмы не боятся железа, они боятся того, что за ним следует. И я знал участь Блэр. Она им ничего не расскажет, еще ни одна настоящая ведьма не выдала имена своих сестер. А Блэр была настоящей.

Я не сопротивлялся, когда мне заломили руки за спину и связали их, но уже простой веревкой. Кисти рук мгновенно онемели и безвольно повисли. При желании я мог бы легко разорвать путы и скрыться, но не стал. На площади уже начали собираться люди. Они кричали оскорбления в наш адрес и бросались камнями. Один булыжник попал мне в бровь, оставив свежую алую полосу, но мне как будто было и не больно. Встретившись последний раз с зелеными глазами Блэр, я покорился. По ее взгляду мне все сразу стало понятно, она просила меня об этом. И я уступил ей.

Нас уводили под бешеные крики толпы. Инквизиторы долго стояли и любовались произведенным эффектом. Они ликовали, уповали на их злость, купались в ненависти. Я знаю, как это работает, уж поверьте. Стоит только найти виновного и указать на него людям, как они готовы лезть в бой с кулаками. Дайте человеку предмет ненависти, ткните в него пальцем, и он полюбит вас, как родного отца.

– Вас предали?

– Нет. Просто дали по заслугам.

Мой взгляд был прикован к кромке леса. Там, среди широких кустарников и вековых сосен, за нами следили несколько десятков пар глаз. Они не вышли помочь. Просто смотрели на нас с Блэр и ничего не делали. То был день, когда мы стали изгнанниками с обеих сторон. Мы больше не принадлежали ни праведникам, ни ведьмам.

Никто не пришел нам на помощь. Мы убили очередного инквизитора и почти спасли девушку с уже зажженного костра. Но ведьмы не выполнили свою часть сделки. Они предпочли спрятаться и потерять двоих, чем пожертвовать всеми в нечестной битве. Простая арифметика.

В какой-то степени это моя вина. Они так и не смогли свыкнуться с мыслью, что среди них гуляет святой отец. Это была их месть, их правосудие. Они хотели, чтобы праведник страдал так же, как они сами. Ведьмы избрали меня своей жертвой. Я всегда это знал, просто отказывался верить. Единственное, о чем я жалею, – это то, что Блэр пришлось страдать за меня. Она не заслуживала этого. Если подумать, никто из них такого не заслуживал.

На углу площади, где нас схватили, был выставлен позорный столб. На нем догнивала привязанная отрубленная голова. Вокруг нее роем носились мухи, смрад разносился на всю улицу. Вороны уже склевали большую часть лица, и тяжело было разобрать, кому же принадлежала эта голова. Но огонь справился с ней гораздо лучше: когда-то красивые волосы сгорели до корней и уродливо оголили череп, в котором стали видны мясные дыры.

– Знаете, что это такое, Натан?

– Столб ведьмы. Предупреждение ее сестрам и всем остальным о том, что случится, если кто-то будет колдовать или использовать магию.

– В ту ночь на этот столб повесили голову Блэр.

– Кто-то говорит, что вы – дьявол, а кому-то вы кажетесь святым. Где правда?

– Не стоит задавать вопросы, на которые не хочешь знать ответы.

Отец всегда говорил, что истина абсолютна. Любые ее версии – ложь.

– Адам, принеси воды! – Голос, родной и переливчатый, как студеная вода поутру.

Я подаю матери небольшой кувшин. Это далекое воспоминание.

Мама. Матушка. Уже и не помню, как она выглядит. Помню, что руки у нее были теплые и мягкие. Это всегда меня удивляло. Как человеку удавалось заниматься такими черными делами, как стирка белья, мытье полов и готовка для целой оравы детей и все равно сохранять чистые руки. Должно быть, все зависит от души.

Я рос, и мир рос вместе со мной. Мое детство нельзя назвать радостным, я родился в большой семье, где редко выпадало досыта поесть.

Мама часто говорила со мной о том, чего я не понимал. Она говорила о церкви, о жестокости, о несправедливости в жизни. Она говорила, что я должен найти свое место в этом мире. К сожалению, я так и не узнал, на каком месте меня видела она. Мама была самым красивым человеком, которого я знал, и самым мудрым. Иногда ее голос звучал в моих снах, он убеждал меня принимать людей такими, какие они есть, а не смотреть на их статус и одежду.

А потом вдруг она исчезла. Я не знал, не понимал тогда. Только отец стал ходить понурый и опечаленный. Но больше он ни разу не говорил о матери. Мы тоже.

Через несколько дней на столб вывесили обожженную голову, но я не мог узнать в ней мать и, как всегда, равнодушно прошел мимо. Пока ты не сделал чего-то плохого, вряд ли обратишь свой взор на преступника.

В возрасте десяти лет отец – не мой, а церковный – решил, что я должен посвятить себя Богу. Он говорил, что мне уготована великая судьба, если я ступлю на верную стезю и буду совершать праведные поступки.

– Вы согласились?

– Конечно. Я был молод.