– Этот человек… Шеин этот… У меня нет ни малейшего сомнения, что он действительно был тут, на этом вот месте. Но я не представляю, чтобы он мог изнасиловать и убить… Ребенка, вы понимаете? Я психолог, я изучал типы личностей… Хладнокровно втыкать нож… Глаза выкалывать… Нет, невозможно!

Овсянникова грустно улыбнулась, но тут же согнала с лица улыбку.

– Вы, Виталий Иннокентьевич, видимо, мало работали с живыми преступниками, – с грустью в голосе сказала она. – Попадаются такие экземпляры… Один родную бабку задушил шнуром от утюга за пенсию – выпить хотел, а денег не хватало. Так он нам на следствии в глаза песни пел, что любил ее с детства, рассказывал, как они кроликов вместе кормили…

Витвицкий недоуменно вскинул взгляд на Овсянникову.

– Позвольте, Ирина, но вы же сами говорили… про интернат и про то, что он…

– Я теперь уже ничего не понимаю, – вздохнула старший лейтенант. – Вы правильно сказали – он тут был. Он указал, где тело, показал, как они шли от станции. Удочка еще эта проклятая…

– А нож? – воскликнул Витвицкий. – У нас еще нет заключения экспертизы, что нож Шеина был орудием преступления. И от станции тут только одна тропинка, больше идти негде.

– Нож, которым убивал, он мог выкинуть… Но главное – признательные показания! Он же сознается во всем! Сам охотно все рассказывает! – Овсянникова тоже повысила голос.

– Вот это меня и настораживает больше всего, – неожиданно тихо проговорил психолог.

Подошел милиционер, со страдальческим лицом обратился к Овсянниковой:

– Товарищ старший лейтенант, ну поехали, а? Пока сдадим, пока оформим…

– Вася, не гунди, – раздраженно сказала Овсянникова, посмотрела на Витвицкого в надежде на продолжение разговора, но, наткнувшись на его задумчивый взгляд, поняла, что московский коллега углубился в свои мысли, и махнула рукой. – Ладно, едем.

Милиционер радостно побежал к машине, указывая на бегу водителю, чтобы тот садился и заводил. Овсянникова и Витвицкий двинулись следом.

По улице двигалась похоронная процессия. Хоронили Игоря Годовикова, убитого в лесополосе у станции. Впереди шел человек с траурной повязкой на рукаве. В руках он нес фотографию улыбчивого мальчишки в черной рамке. Следом медленно ехал бортовой грузовик, декорированный еловыми ветками, в кузове его стоял закрытый гроб, вокруг сидели безутешные родственники. За грузовиком шли несколько десятков человек родных и близких.

В кузове убивалась, давясь рыданиями, несчастная мать, ее пытались успокоить, но куда там… Рядом сидел с окаменевшим лицом, глядя невидящими глазами куда-то в пространство, потрясенный отец.

Люди на улице, случайные прохожие, останавливались, снимали головные уборы, тихо переговаривались. На лицах людей читались грусть и испуг.

Похоронная процессия медленно прошествовала мимо ворот объединения «РОСТОВНЕРУД», возле которых стояли и курили несколько сотрудников разных возрастов – пожилые люди и молодежь. Чуть в стороне от них стоял и смотрел вслед удаляющейся процессии Чикатило, трудившийся в этой конторе на скромной должности снабженца.

Случайные свидетели траурного шествия стали расходиться, остались лишь курильщики у ворот «РОСТОВНЕРУДА».

Водитель средних лет, с обветренным лицом и колючими глазами, затянулся и спросил:

– В закрытом гробу хоронят. Знаете, почему, бля?

Не дожидаясь ответа, он сплюнул и ответил на свой же вопрос:

– Они пацану глаза выкололи, суки. Прикиньте, мужики, пацану, совсем сопливому еще…

Пожилой, седенький бухгалтер со вздохом пробормотал:

– Мне жена утром сказала: «Слава богу, что у нас дети выросли». Мол, если бы были маленькими, тоже могли бы попасться этим сектантам.

– Почему вы решили, что это обязательно сектанты, Федор Дмитрич? – удивился стоящий рядом молодой инженер.

– А кто еще? Нормальный человек на такое не пойдет. Изнасиловать, выколоть глаза… Это ужас!

Инженер нахмурился:

– А немцы? Немцы во время войны и не такое творили!

Водитель докурил, щелчком вогнал окурок в урну и вмешался:

– Не немцы, а фашисты, бля! Чуешь разницу? И то война была, понимать надо. У нас вот бабы говорят в диспетчерской, шо они специально малых убивают.

– Почему? – не понял инженер.

Чикатило, внимательно прислушивавшийся к разговору, подошел ближе.

– У детишек все органы внутренние здоровые, понятно вам? – объяснял водитель. – Вот они эти органы и вырезают, бля, а потом за границу везут в специальных таких чемоданчиках со льдом. Там, говорят, за одну только почку сто тысяч долларов платят, бля.

– И куда потом те органы? – тихо спросил бухгалтер.

– А то непонятно? Пересаживают тем, у кого денежки водятся. Ну, банкирам там, актерам известным, президентам всяким, бля, – уверенно ответил мужчина.

– Это что же, целая преступная группа, получается? – не то спросил, не то утвердился в мысли инженер.

– А ты как думал? – повернулся к нему водитель, доставая новую сигарету. – Группа, факт. Только не преступная уже, а вражеская, понял? Иностранцы, диверсанты, суки. Прячутся где-то и подкарауливают ребятню возле лесополосы, бля. Особенно тех, кто без родителей. Конфеткой там поманят или щенка станут предлагать.

Водитель заметил подошедшего Чикатило, протянул руку.

– О, Романыч! Здорово! А ты шо думаешь?

Тот пожал протянутую руку, спросил на всякий случай:

– Про шо?

– Да про убийства малых в лесополосах. Вон пацана повезли, видал? – кивнул мужчина вслед похоронной процессии. – В закрытом гробу.

Все заинтересованно посмотрели на подошедшего. Чикатило проводил глазами уже далеко уехавший грузовик и идущих за ним родственников, вдруг стал словно меньше ростом, пожал плечами.

– Не знаю… Может, и диверсанты… Партизаны какие-то…

– Но вот, допустим, я ребенок – зачем я пойду с чужим человеком в лес? – кипятился тем временем инженер.

– Романыч, ты вроде ж в школе работал, как там, разве детей не учат, что с кем попало ходить не нужно? – снова спросил у Чикатило водитель.

– Конечно, учат, – на этот раз уверенно ответил тот, но тут же добавил: – А если человек добрый?

– Кстати! – вдруг, будто припомнив, повысил голос бухгалтер. – Мне же зять утром только рассказал, у них есть подозреваемый!

– У кого – у них? – спросил инженер.

– Зять в милиции работает, – начал объяснять бухгалтер. – Интернат для дуриков знаете? Ну так вот, парень, обычный, учился в этом интернате – и вдруг признался, что это он мальца за станцией ножом запырял.

Чикатило с интересом слушал, подавшись вперед и буквально впившись глазами в старичка-бухгалтера.

– Погоди, Дмитрич, у тебя ж зять водила, мы вместе на курсах были, – перебил говорившего водитель.

Бухгалтер кивнул.

– Так он теперь в милиции водителем и работает. На «бобике». Он этого парня с интерната возил на место, ну, где убийство.

– Зачем? – заинтересованно спросил Чикатило.

– На следственный эксперимент, – важно пояснил старичок. – Чтобы тот показал, где и как убивал. В милиции всегда следственные эксперименты проводят.

– Ну и шо, показал? – снова спросил Чикатило.

– А как же. Все указал – где тело лежало, куда удочки сломанные сунул… – бухгалтер для достоверности даже сделал какие-то движения руками.

– От же ж сука, бля! Тварь паскудная! – взорвался водитель. – Удочки он указал… Ребенка ножом! Ну как можно?! Своими бы руками удавил пидораса! – он повернулся к Чикатило, ища поддержку: – Верно я говорю, Романыч?

– Конечно, – уверенно кивнул тот. – Детей трогать нельзя. Они – наше будущее. И удочки жалко… У меня такие в детстве были. Ладно, мужики, я пошел, работа ждет.

Чикатило пошел к проходной. Разговор у ворот продолжился уже без него.

Вечером того же дня в кабинете, выделенном в ростовском УВД для московской группы, собрались Кесаев, Горюнов и остальные варяги, как их называли в управлении. Обсуждали сложившуюся ситуацию и планы на будущее.