– Я не хочу ехать, мама! Почему мы не можем остаться здесь? Только мы вдвоем! Папа не будет против. Как раз начинается театральный сезон, и Юлия говорит, что этой зимой здесь будет выступать чудесная труппа танцоров и актеров из Рима.

– Наше место рядом с твоим отцом, Зенобия, – тихо ответила Ирис, которая никогда не повышала голос.

Впрочем, никому никогда даже в голову не приходило спорить с ней. Ирис с улыбкой погладила своего единственного ребенка по гладким темным волосам. Какой же красавицей растет эта девочка!

– Так мне можно остаться с Юлией? Ее мама не возражает. Как будто без меня некому пасти коз, – со вздохом добавила Зенобия.

– Нет, дорогая, – последовал спокойный, но твердый ответ.

И при этом Ирис снова улыбнулась. «Бедная Зенобия», – подумала она. Ирис прекрасно понимала, что чувствовала ее дочь, но не собиралась об этом говорить, потому что знала: сочувствие только подстегнет бунт. Ирис тоже не любила пустыню, но ни разу за все годы своего замужества не сказала об этом. Эту часть жизни мужа она принимала как часть собственной жизни.

Протянув руку дочери, Ирис сказала:

– Идем же, драгоценная моя. Давай не будем больше спорить. Остальные уже обогнали нас на несколько миль, а ты знаешь, как я не люблю скакать на верблюде галопом. Если это затянется надолго, меня начнет тошнить. Так что идем быстрее.

– Да, мама. – Зенобия вздохнула покоряясь.

Все трое уже повернулись, чтобы выйти из комнаты, как вдруг услышали тяжелые и незнакомые шаги за дверью спальни. Тамар на мгновение замерла, почуяв опасность, затем, оттащив Зенобию от матери, толкнула девочку обратно под кровать с ярко-красными атласными занавесями.

– Сиди там! – прошипела она. – И что бы ни случилось, не смей вылезать, пока я не разрешу! Поняла? Не выходи, пока не позову!

В следующее мгновение дверь спальни распахнулась, однако Зенобия из своего укрытия не видела, что в комнату ворвался небольшой отряд римских солдат. Тамар же быстро выступила вперед и проговорила:

– Доброе утро, центурионы! Я могу вам чем-то помочь?

Командир отряда окинул ее дерзким взглядом, очевидно подумав о том, что у этой женщины очень даже неплохая фигура, затем, быстро осмотревшись, спросил:

– Чей это дом?

Взяв себя в руки, Тамар спокойно ответила:

– Это дом Забаая бен-Селима, вождя племени бедави, центурион. Позвольте представиться. Я Тамар бат-Хаммид, старшая жена Забаая бен-Селима, а эта госпожа – вторая жена моего господина Ирис бат-Симон.

– А почему вы одни? Где все слуги? – Центурион снова осмотрелся.

Тамар улыбнулась:

– Я вижу, вы еще новичок в Пальмире, центурион. Бедави проводят в Пальмире только половину года, а вторую половину – в пустыне. Мой муж уехал несколько минут назад, а мы с Ирис проверяем, все ли в порядке. Рабам это доверить нельзя. – Она немного помолчала, потом добавила: – А могу я спросить, центурион, почему вы вошли в этот дом? Ведь не в обычаях римлян врываться в частные дома в дружественном городе. Мой супруг – глубоко уважаемый гражданин этого города, уважаемый всеми, кто его знает. У него имеется римское гражданство, он лично знаком с губернатором. Добавлю также, что Забаай бен-Селим является двоюродным братом правителя этого города, принца Одената.

Командир отряда поморщился и проворчал:

– Проезжая мимо, мы увидели, что ворота широко распахнуты, а дом показался нам пустым. Вот мы и решили проверить, не грабит ли кто-нибудь собственность римского гражданина.

Центурион лгал, и они оба это знали. Когда Забаай уехал, ворота за ним надежно заперли. Но Тамар понимала, что сейчас нельзя показывать свой страх, – так она только подтолкнула бы этих людей совершить то злодеяние, какое они задумали. Изобразив любезную улыбку, она проговорила:

– Как всегда, римляне стоят на страже мира и покоя. Я прекрасно об этом знаю и расскажу моему господину Забааю о вашей заботе, центурион. Он будет очень вами доволен.

Тамар повернулась к Ирис, стоявшей позади нее, и добавила:

– Идем, дорогая. Мы должны поторопиться, чтобы встретиться с нашим господином Забааем. – Она снова взглянула на римлянина. – Наши верблюды стоят в конюшне, центурион. Не будет ли кто-нибудь из ваших людей так любезен привести их оттуда?

– Откуда я знаю, что вы те, за кого себя выдаете? – проворчал центурион. – Насколько мне известно, вы запросто можете оказаться воровками. А тогда и у меня, и у моего командира будут серьезные неприятности.

Тамар украдкой осмотрелась. Круг мужчин вокруг них смыкался.

– Видите ли, центурион, господин Забаай, его жены, а также все его семейство хорошо известны римскому губернатору этого города, – с угрозой в голосе произнесла Тамар. Теперь она по-настоящему испугалась, потому что поняла: это были не римские легионеры, а иностранные наемники – варвары, завербованные в галльских и германских землях, где жили племена, известные своей безжалостностью, совершенно лишенные милосердия и уважения ко всем – включая женщин.

– Я уверен, что вы обе хорошо известны в этом городе, – вкрадчиво произнес центурион, а его люди захохотали, и в их глазах запылало возбуждение. Тут он внезапно оттолкнул Тамар в сторону и, взглянув на Ирис, заявил: – А теперь я хочу получше разглядеть тебя.

Сначала она смотрела на него не дрогнув, смотрела с презрением в серовато-голубых глазах, но сердце ее бешено колотилось: ей казалось, что она смотрела в лицо смерти. А центурион мучительно медленно провел ладонью по ее пепельным волосам, затем рука его скользнула вниз и легла на грудь.

– О, центурион, – произнесла Ирис тихим голосом, – я ведь не только жена Забаая бен-Селима, я еще и единственная дочь крупного банкира, Симона Тита из Александрии. Не допустите, чтобы простая грубость переросла в серьезное преступление.

– Ты врешь, – ответил он с веселой улыбкой. – Ты пальмирская шлюха.

– Центурион, не делайте этого, – сказала Ирис. Теперь ее голос дрожал. – Неужели у вас нет жены или сестры? Вам бы понравилось, если бы кто-то совершил такое с ними?

Он посмотрел на нее бесстрастно, и она не увидела жалости в этих ледяных синих глазах.

– Прошло много времени с тех пор, как у меня была белокожая женщина, – заявил варвар и в тот же миг опрокинул ее на кровать.

Окончательно потеряв самообладание, Ирис в ужасе завизжала, а центурион, удерживая ее одной рукой, другой разрывал на ней платье. Ирис отчаянно сопротивлялась, царапая ему ногтями лицо, сходя с ума от страха и ужасно стыдясь того, что он с ней делал, – она ведь не знала другого мужчины, кроме своего любящего и нежного мужа, от которого не видела ничего, кроме доброты и ласки. Ирис даже вообразить не могла, что мужчина мог делать такое с женщиной. Но, увы, он был гораздо сильнее, и в конце концов она ощутила, что он добился своего и вонзился в нее, причиняя жестокую и жгучую боль. Вскоре сознание покинуло ее, а он вонзался в нее снова и снова.

– Клянусь богами, – пробурчал центурион, – это лучшая сучка из всех, что у меня были за многие месяцы.

А Зенобия, сидевшая под кроватью, крепко зажмурилась. Ее ужасно испугали странные звуки, доносившиеся сверху, и она очень удивилась, услышав, как мать умоляла о чем-то с дрожью в голосе. Потом мать завизжала… и больше она не слышала женских голосов – слышала только грубый мужской смех и слова, которых не понимала.

А Ирис этого уже не слышала. Она так и не узнала, что ею овладел не только предводитель отряда, но и с полдюжины других мужчин, терпеливо ожидавших своей очереди терзать ее тело, теперь уже неподвижное. А потом предводитель изнасиловал ее еще раз и, громко выругавшись, мгновенно перерезал ей горло огромным кинжалом.

Тамар, которую повалили на холодные плитки пола, задрав на голову одежду, повезло не намного больше, чем Ирис, но она даже не пыталась сопротивляться – понимала, что это бессмысленно. Когда же последний солдат кончил ее насиловать, они решили, что она тоже мертва, поэтому оставили ее неподвижное тело, не потрудившись ткнуть в него ножом. Какое-то время Тамар лежала, почти не дыша, а солдаты между тем занимались грабежом, забирая те немногие вещи, которые тут еще оставались, – основную обстановку Забаай бен-Селим увез с собой, что делал всегда.