Луффи вдруг разом замер: трескотня прекратилась, оборвавшись на полуслоге, покрытые ссадинами и травяным соком пальцы разжались, выпуская с горем пополам добытую ветку, а большие чернильные глаза взметнулись наверх, неожиданно серьёзно уставившись на Эйса.

— Каких… жизней…? О чём ты таком… говоришь?

Огненные губы подёрнулись всё в той же улыбке: чуточку усталой, чуточку печальной и очень, очень тёплой. Юноша тряхнул лохматой головой, сбрасывая с той шляпу, прикрыл на пару секунд глаза и, отвесив не ожидавшему подвоха мальчишке безобидного и почти что невесомого щелбана, кивком указал на перебинтованную ногу:

— Лучше скажи, где это тебя так угораздило?

Луффи непонимающе сморгнул, зажал обеими ладонями лоб, покрутил бедовой головой. После — попыхтел, в шутку вывернулся из пытающихся ухватить чужих рук и совсем чуть-чуть смущённо засмеялся:

— Так это… С окошка… спрыгнул. Мы в салки играли, и я подумал, что так быстрее будет и за мной точно не угонится никто…

— Вот же дурень ты мелкий!.. Ещё бы с крыши сигануть додумался… Хотя, скорее всего, рано или поздно додумаешься… Какой же ты болван у меня, Лу… — Горячие сильные ладони внезапно опустились на костлявые мальчишеские плечи, не терпящим возражений жестом привлекая тихо ойкнувшую тушку к твёрдой широкой груди. Луффи вопросительно пискнул, промычал, хлопнул ресницами, но противиться не стал: поёжившись, прижался носом и лбом к пылающей коже, такой, точно вместо крови по венам-жилам веснушчатого юноши тёк самый настоящий лавовый огонь…

Луффи не знал этого человека. Он никогда не видел его, никогда не разговаривал с ним прежде и понятия не имел, откуда тот по-настоящему взялся, но…

Но отчего-то сейчас, когда Эйс, наклонившись, тесно-тесно вжался губами ему в макушку, а сердце его заколотилось о кости так громко-громко, что получалось разобрать каждый гулкий удар — человек из снов показался мальчику самым родным, самым важным на всём-всём свете. Важнее, чем дед и все небывалые сокровища, даже важнее, чем бесконечно любимые друзья (простите, ребята)…

И много, много важнее собственного «себя», по лоскуткам сотканного из клочков пёстрых парусов да чешуек алых драконьих крыльев.

========== Часть 3. Светлячок ==========

— На вот, мелочь. Держи. — Эйс, порывшись в глубоких карманах мешковатых чёрных шорт, выудил на свет новенький квадратик жвачки со вкусом кислых ананасов.

Чернющие глазищи навострившегося Луффи восторженно заблестели, пальцы жадно потянулись за возвращённым сокровищем, и, видно, боясь потерять свою диковинку снова, так и не успев её попробовать, маленький Ди поспешно засунул жвачку в рот.

Прямо так: в фантике и бумажной обёртке.

— Эй-эй, а ну быстро выплюнул, Луффи!

От протянутых рук, пытающихся вздёрнуть и перехватить, мелкий разбойник извернулся с завидной ловкостью, показал старшему товарищу язык, насупил тонкие брови и ползком отодвинулся подальше.

— Моё! Как бы ты мне ни нравился, а делиться не буду!

— Да к чёрту мне твоя отрава далась! Бумагу, говорю, выплюнь, балбеса кусок, и жуй себе в удовольствие!

— А зафем? Мне и так фкуфно!.. Эйф? Фто ты…

Сердце пропустило ровно три удара, в небо взвились пушные одуванчиковые парашютики, а Луффи, широко распахнув глаза с расширившейся каёмкой тёмных зрачков, застыл и затих, недоумённо вглядываясь в лицо опрокинувшего его Эйса.

Сильные загорелые руки упёрлись по обе стороны от мальчишеской головы, задевая кончиками пальцев разметавшиеся пряди. Млечно-серые глаза, залитые забродившим пьяным мёдом, очутились так непозволительно близко, что у юного Ди всего лишь на секундочку-другую, но закружилась голова. Чужое горячее дыхание обожгло нос, губы, запуталось в репьях лохматой чёлки…

Мальчик чувствовал, как его бёдра всё крепче стискивают чужие коленки, как гулко стучится в груди что-то пуховое, незнакомое, едко-сладкое…

Он попытался было открыть рот, сказать что-нибудь, спросить, но тёплый палец, отмеченный горьким соком примятых полевых трав, накрыл обветренные губы, и почему-то Луффи захотелось ему подчиниться.

В тени можжевеловых зарослей перекликались невидимые лесные птицы, травы, колосясь, дышали напоенным свободой ветром, солнце, скрывшись за фатой вновь набежавших облаков, тихонько плавилось…

Эйс молчал; пристально смотрел, не улыбался, изучал, запоминал.

Просил.

О чём — Луффи, к непривычной собственной досаде, не знал. Он вообще очень многого не знал и не понимал в странном взрослом мире, но отчётливо видел то ершистое и грустное, что глядело на него из огранённых янтарём пламенных радужек.

Ниточки и лесочки в груди натянулись, пропуская неподвластные ни одной логике импульсы; мальчишка, так аккуратно, как только умел, накрыл запястье Эйса едва дрогнувшими худыми пальцами.

Огненный юноша ощутимо вздрогнул в ответ, подался назад, но Монки, утопающий в медово-млечных омутах, не мог позволить оборваться тому невидимому и клестово-красному, что сплеталось между ними сейчас, на залитой белым светом верхушке зелёного холма.

— Эйс… Эйс… — тощие руки вскинулись вверх, оплетая шею, ловя в причудливые силки…

И прежде, чем Эйс успел оттолкнуть или ответить, мальчишка порывисто подался навстречу, прижимаясь горячими сухими губами к другим таким же: мягким и капельку шершавым.

Что нужно было делать дальше — Луффи заведомо не знал, поэтому, решив, что и этого достаточно, просто замер, отчаянно прижимаясь к чужой нежной плоти и упрямо глядя в подрагивающие кристаллики глаз напротив…

…а потом мир, перекувырнувшись через спятившую голову, перевернулся: трава обернулась морем, тучи — снегом, деревья — каменистыми стариками-горами.

Руки Эйса, в мгновение сделавшись твёрже и решительнее, подхватили мальчишку под спину, отрывая от земли и привлекая ближе, настолько ближе, что воздух прекратил существовать, лёгкие сжались в болезненном спазме, а с губ сорвался глухой и тихий всхлип. Пальцы огненного юноши зарылись в мягкую смоль взъерошенных прядей, нежно массируя кожу, очерчивая кончики розовеющих ушей…

Луффи чувствовал, как у него дрожат ресницы, а красные пятнышки скачут перед плотно зажмуренными глазами, когда чужие губы, налившись ненасытным костром, плавно толкнулись навстречу. Просительно обхватили верхнюю половинку его губ, пощекотав её кончиком влажного языка.

Он не знал, он действительно ничего не знал: таким — слишком взрослым и слишком по-своему пугающим — вещам не место в мире не взрослеющих мечтательных мальчишек с извечно разбитыми коленками и разодранными локтями. Им не место, им правда не место, только першистое и странное, плевать на это хотящее, расползалось в груди, в животе, по венкам и жилкам, заставляя поддаться в конце концов порыву, приоткрыть рот, впустить внутрь осторожный и несмелый язык…

Эйс, кажется, поморщился, но почти тут же, не давая времени опомниться, очертил ровный ряд зубов, загнал в угол язык Монки, приласкав самый кончик, ласково обхватил напоследок податливую плоть припухших губ…

Когда всё закончилось, оставив после себя лишь лёгкую щекотку и сумасшедшее головокружение, разогретое прильнувшей к щекам краской, Эйс чуть отстранился, прижался лбом ко лбу мальчишки, поймав пунцовую мордаху в плен подрагивающих ладоней. Обвёл подушечками морщинки под зажмуренными веками, огладил горящую кожу, поцеловал в кончик носа и, расплывшись в солнечной улыбке, рассмеялся в самые — вновь оцелованные — губы:

— Твоя жвачка — жуткая кислая гадость, Лу. И вот этим «сокровищем» ты собирался заманить к себе дракона?

Маленький Ди, поведшись да распахнув глаза, взвился было, насупил тонкие тёмные брови и, наверное, собрался как следует возмутиться…

Вот только не успел — заглоченная ананасовая жвачка, обтянутая растворяющейся в плену рта бумажкой, провалилась в горло, обжигая розовые стенки соком особенно лимонистых лимонов.

Мальчишка моргнул, хрипло выдохнул, стукнул себя кулаком по груди, беззвучно открывая и закрывая рот…