Мои мысли раз за разом делают круг, возвращаясь к разговору с Шульцем. Проклятый старик - знал, на что надавить. Я листаю собственную жизнь, как старый альбом, а зацепиться в общем-то не за что. Запоздалые муки совести - страшный недуг, поражающий романтиков, бросивших мир вокруг под ноги собственной мечте. Наверное, это - восхитительный эгоизм, пожертвовать всем ради призрака у туманных горизонтов. Так искали единорогов - отчаянно и без оглядки на здравый смысл.
Просто в моем единороге - сто чертовых футов. Вся разница.
Я поздно замечаю его знакомую фигуру вдалеке. Узнав - бросаюсь вперед, но, пробежав полсотни шагов, останавливаюсь: он не один.
Шульц. Старый лис Шульц, которого знаю всю жизнь - он стоит под дождем, понурый и какой-то хрупкий, ломкий, точно растерявший в раз всю жизненную силу. А с другой стороны по узкой полоске прибоя к нему идет... она.
В синем парео и лифе-бондо цвета ультрамарин, с лазурным цветком в сверкающе-белых локонах, точно окутанная бесцветным сиянием, она кажется языческой богиней, сошедшей с небес. В ее движениях - все та же потустороння грация, на ее губах, я уверен - все та же призрачная улыбка. Она подходит, встает напротив, и старый Шульц падает пред ней на колени, обнимает, точно боясь потерять. Почему-то я понимаю: он плачет, а белокурая незнакомка что-то шепчет ему, поглаживая седину тонкими пальцами.
Что-то меняется - неуловимо, зловеще. Действуя инстинктивно, шагаю вперед, но точно натыкаюсь на преграду - кажется, дождь и водяная пыль не пускают меня. Протягиваю руку, кричу старику - без толку. Снова пытаюсь звать по имени, но слова замирают в горле: над серым песком мокрого пляжа встает Большая волна. Против всех законов реальности она нависает над крошечными человеческими фигурками, ломается с краев и вдруг, точно рассеченная невидимым клинком, делится надвое, обрушиваясь на берег, окружая Шульца и белокурого ангела пенным кольцом, ревет в неистовстве, закручивается чудовищным водяным смерчем и отступает в серую кашу прибоя, оставляя лишь вымытый пляж.
Без сил опускаюсь на мокрый песок. И никак не понять: влага, что застилает глаза - просто дождь или слезы бессилия?
* * *
Я у большого Бена - не был у него лет десять, наверное, а в его бунгало у берега - все так же. Все тот же иссеченный царапинами стол, все те же плетеные стулья, все та же печь, газовый баллон и древний холодильник в углу. Разве что кубков на полке у окна прибавилось - этого не отнять.
Большой Бен сидит в кресле качалке и курит сигару, укрыв ноги побитым молью пледом, я - сижу напротив, слушаю стук дождя и завывание ветра за хрупкими стенами.
- Бен... - сам не узнаю своего голоса, - ты лучше других знал старика...
Гаваец молчит. Я достаю из кармана старую фотокарточку, найденную в доме Шульца, кладу на стол и аккуратно пододвигаю пальцами к Бену.
- Кто это? - указываю на одного из героев фото.
- А на кого похоже, брат?
Бен даже не смотрит - понимаю, что видит фото не впервой.
- Бен...
- Ты все правильно понимаешь, брат. Это старик Шульц.
- На нем форма кайзеровской Германии...
Наверное, эти слова должны как-то обеспокоить Большого Бена, но тот лишь пожимает плечами.
- Это потому что старик служил в Хохзеефлотте.
- Бен, ты шутишь? Это значит, что ему должно быть больше ста лет! А он и на шестьдесят-то стал выглядеть лишь недавно.
- Что ты хочешь от меня, брат? - Бен наклоняется вперед, складывая руки перед собой, - Чтобы я дал тебе ответы? У меня их нет. Старый моряк Вольфганг Шульц был младшим офицером кайзеровских ВМС и участвовал в Ютландском сражении. Его эсминец пошел ко дну, его самого сочли пропавшим без вести, а спустя семь месяцев выловили из воды в центральной Атлантике в четырех с половиной тысячах миль от Скагерракского пролива. Никто не знает, что с ним случилось, наверное, даже он сам... не знает точно. Но что-то изменило его изнутри, замедлило старение, подарило ему очень, очень долгую жизнь...
- Что ты знаешь о девушке с синими глазами?
Бен меняется в лице. Встает, подходит к окну, смыкает руки за спиной. Трет одной другую.
- Ты тоже видел ее?
- Кто она, Бен?
- Дух океана! - гаваец оборачивается резко, разводит руками, точно стремясь охватить пустоту, - Русалка, сирена... откуда мне знать? Но ее видели все, брат. Все, кого забрала Большая волна. И Майлз тоже.
Бен возвращается в кресло, берет сигару, но, подумав, снова откладывает в сторону.
- Я понял... вчера. Понял, что ты, наверное, тоже ее видишь, - гаваец качает головой, - ее видели все наши, все, кто... кто ушел. А я - нет. Ты ведь помнишь, да? "Я никогда не повернусь спиной к океану"... Я нарушил клятву, брат, и потому она не приходит ко мне.
- Что за чертовщина тут творится?
Риторический вопрос. Большой Бен откидывается в кресле и вдруг снова, как вчера, кажется старым и усталым.
- У меня нет ответов, брат. Я могу лишь попробовать показать тебе то, что увидел Майлз. Мне больше нечем тебе помочь...
* * *
Мы идем на север, в ночь. Тридцать, сорок миль от берега? Я теряю счет времени, а значит - и всему остальному. Бен молчит - не проронил ни слова, как отчалили, лишь рулить напряженно штурвалом старого катера. Усталый дизель квохчет натужно, заглушая плеск волн. Дождь перестал, ветер утих - черный штиль под небесами без звезд. Тьма глотает нас - жуть, но иначе нельзя.
