Джек покрепче сжал штурвал: не только потому, что, реши корабль, и вправду, раствориться, он вцепился бы в него, как пёс в любимую кость, и не выпускал, но ещё потому, что всё явственнее подбиралось ощущение, будто кто-то наблюдает за ним. А кругом не было ни единой души… ни единой трезвой души. Однако чуйка пирата покалывала спину, не позволяя расслабиться, и Воробей изо всех сил таращил глаза, чтобы так ничего и не разглядеть в ночи. «Дожили», — буркнул капитан под нос, передёргивая плечами, и уже собрался успокоенно выдохнуть, как чуткий слух уловил — пение. Тихое, мелодичное и отчего-то знакомое. Несколько секунд кэп не смел шелохнуться, прислушивался и принюхивался, точно как заправская гончая в засаде. Песня плавно растворилась среди поскрипывания такелажа. Джек Воробей резко обернулся, но только увидел метнувшуюся по палубе тень от фонаря. Затем оцепенел. Сначала глаза его поднялись кверху, будто могли забраться под веки и разглядеть что-то сквозь череп, потом пират медленно задрал голову. На нижнем рее (или над ним?) стоял женский силуэт. Воробей тут же зажмурился и замотал головой, потом по очереди раскрыл глаза. Видение исчезло.

— Зараза… ну и напасть, — выдохнул пират, прижимаясь спиной к штурвалу. В тёмных глазах горели отблесками кормовые фонари.

Что-то легко коснулось левого плеча. Воробей вскрикнул, подпрыгнул на месте, оборачиваясь — и остолбенел, хотя где-то в глубине души отчаянно желал дать дёру. Перед ним стояла девушка. Дьявольски прекрасная и в то же время кажущаяся совершенно нереальной, будто призрак, что осмелился выйти в свет фонарей. Её наряд — длинное в пол платье, её волосы словно были порождением темноты спустившейся на море ночи. Высокая, атлетично сложенная фигура, контур тела и черты лица будто проступали сквозь дым, туман — или были созданы из него. Гладкая, точно отшлифованная и покрытая воском, кожа светилась изнутри тем холодным сиянием, что луна освещает землю. Джек страстно хотел разглядеть незнакомку, но не мог отвести взгляда от её глаз, что завораживали и пугали, заставляя учащённо биться сердце. Они были абсолютно черны — ни белков, ни зрачков, лишь подобно звёздам на ночном небе редкими бликами поблёскивало в них отражение фонаря. Лицо гостьи, точно маска, не выражало ничего, его спокойствие было куда больше безразличием.

Наконец капитан с трудом протолкнул ком в горле, моргнул и растянул губы в подобии улыбки.

— Не сочтите за грубость, мадам… уазель, но что вы делаете в столь поздний час на борту моего корабля? — медленно, тщательно опробывая каждое слово, поинтересовался он, не двигаясь с места; только правая рука покрепче сжала рукоять штурвала. Девушка слегка повернула голову и едва заметно повела плечом. — Русалок здесь не водится, — сипло усмехнулся Воробей.

Не сводя бездонных глаз со штурвала, гостья отозвалась:

— Я знаю. — Голос звучал бесстрастно, негромко, но чувствовалась в нём скрытая мощь, а мелодичные холодные ноты были лишь обманчивой пеленой. Вдруг её лицо обернулось к Джеку, отчего он тут же нервно дёрнул усом. — Ты разве не знаешь, кто я? — на одном дыхании пропела незнакомка.

— А стоило бы? — смелее отозвался Воробей, а сам никак не мог отделаться от ощущения, что она и правда ему знакома, будто встречалась в полузабытом сне.

Девушка плавно двинулась к правому борту, легко ступая босыми ступнями. Пират шагнул следом, по инерции проведя рукой по штурвалу. Гостья на миг приостановилась и неопределённо качнула головой. Сердце у Воробья колотилось где-то в печёнках, и ему это совершенно не нравилось. Прекрасных дев Джек Воробей много повидал на своём веку, но такая… Бывало в жизни всякое, порой особо охочие до его души… или выпотрошенной шкуры дамы находили его в самых непредсказуемых местах, ставили в тупик вопросами, заставляли выкручиваться, юлить, врать и раздражаться, но никогда — бояться. Но помимо колющего спину крохотными иголками страха, незнакомка манила к себе, что сбивало с толку ещё больше. Меж тем, подобно тающему над морем туману, морок оторопи снимал путы с разума, память с усердием вытащила из забытья знакомый, слишком знакомый образ.

— Будь я проклят, — начал Воробей серьёзно, с трудом ворочая языком, — но либо я сплю, либо ты…

Она слегка повернула голову, прислушиваясь в ожидании. Пират молчал. Пытался примирить рассудок с внутренним голосом и уместить в голове то, к чему сам же и пришёл. Его молчание незнакомке не пришлось по вкусу. Она развернулась вполоборота, глаза глянули искоса из-под пышных ресниц. Голос зазвучал всё так же ровно, холодно, но кэпа словно углём прижгло:

— Джек, не веди себя, как послушник в женском монастыре. Ты знаешь, кто я. — И вдруг совсем по-другому, добавила — не потребовала, а попросила: — Скажи.

Пират будто бы ждал этого просительного приказа и тут же выдал, не повинуясь себе:

— Жемчужина?! — Она не двинулась с места, только опустила голову, прикрывая глаза, смакуя произнесённое имя. Воробей поспешно затряс головой. — Нет, всё же я сплю, — решительно заявил он и заторопился к трапу. Не успел его сапог коснуться первой ступени, как откуда ни возьмись загудели тросы по перилам, обвивая планшир и преграждая капитану путь прочным переплетением. Джек замер, боясь шевельнуться. По его правому плечу прошлось аккуратное касание, спустилось ниже по груди, чтобы перебраться к левому. Кэп опустил взгляд, ожидая увидеть бледную ладонь — но глаза ткнулись в швартовый конец, который теперь полз по правой руке, к запястью, к пальцам, что сжимали эфес сабли.

— Думаю, нет, — прозвучало из-за спины.

Повисла тишина. Девушка говорить не торопилась; Воробей пытался распутать собственные мысли и выбрать правильную тактику поведения. После тесного знакомства с проклятьем Исла-де-Муэрте пират несколько изменил отношение ко всему «невозможному», о чём обыкновенно толковали в тавернах спустя пару-тройку пинт крепкого, и теперь рассудил, что, если гостья именно та, за кого себя выдаёт, зла от неё ждать вряд ли стоит. Джек Воробей неестественно развернулся — так, словно был марионеткой и к его рукам и ногам тянулись невидимые нити.

— Так, ты Жемчужина? Моя Жемчужина? — Она не двинулась с места, напоминая собой небрежно нарисованный портрет. Кэп приблизился. Тёмно-карие глаза сошлись в недоверчивом прищуре. — Дух корабля, значит? — спокойно спросил Воробей, хотя в подобные легенды и не верил. Он вообще был склонен верить в то, что опробовал на собственной шкуре, но при этом желание броситься на полубак и проверить, не решила ли скульптура с носового украшения прогуляться безлунной ночью, становилось всё сильнее. — Я слыхал о таком. По большей части пьяные байки в тавернах… — Джек попытался заглянуть в сокрытое тенями лицо. — Стало быть, правда? — Жемчужина плавно отвернула голову, смольные локоны скользнули по бледным плечам, сливаясь с ночной темнотой. Кэп подумал, что это молчаливое несогласие, и осторожно добавил: — Ты выглядишь…

— …такой, как вы пожелали меня видеть, — уверенно перебила она. Трудно было понять по ровному тону: негодование ли это или же просто признание факта.

Тишина становилась неуютной, что пиратскому нутру крайне не нравилось. Вновь попытавшись зайти спереди, Джек учтиво заговорил:

— Позволь спросить, раз ты дух корабля, значит, если верить легендам, нас ждёт опасность, поскольку ты явилась?

Ответ прозвучал в один голос с шумящими под килем волнами, будто Жемчужина обращалась к морю, к небу, к темноте, но никак не к капитану Воробью:

— Я не должна была. Но… — дева слегка повернула голову в сторону Джека, — что-то заставило меня. — По лицу Воробья скользнула тень удивлённой и вместе с тем довольной ухмылки, кэп было выдохнул, как вдруг Жемчужина резко обернулась. Её бездонные глаза обратились к пирату, и он только и успел, что зажечь под усами приветливую улыбку. — Десять лет, — тихо зазвенел её голос. — Десять лет, мой капитан. Я уж было отчаялась, думала, что ты никогда боле не вернёшься за мной, что участь моя предрешена… Ты следовал за мной день ото дня. Все эти годы. Ты освободил меня из лап того, кого я вынуждена была называть капитаном. — Она кивнула медленно и отчётливо. — Я благодарна за это.