Косарев, несмотря на пасмурную среду, сделал зарядку, вышел во двор, облился холодной водой, сели завтракать.

При Лене о тревожном не разговаривали.

Собака, охрипнув после ночи, взяла паузу.

Воссоздать события почти невозможно. Но, имея на руках факты, я думаю, было так…

Когда Лена ушла делать уроки, а ее мать, раздвинув занавески и убедившись, что никуда не делось оцепление… Что все также стоят солдаты с карабинами, притоптывая сапогами по непрочному снежку, курят, гутарят, греют ладони у костерка… После этого бабушка взяла деда за руку и поделилась своими ужасными предчувствиями.

Косарев понимал, что жена ничего не утверждает. Поскольку ничего не знает и не может знать: он ей последнее время вообще мало о работе рассказывал. Нервы ей берег. И что она, сказав еще вчера, что утро ночи мудренее, решила окончательно разобраться в масштабах случившегося… Либо Сашу в самом деле потащили на пленум, – который ЦК комсомола даже не планировал! – чтобы припугнуть оргвыводами, но оставить работать. Либо списали окончательно, безо всякой возможности восстановления.

Она искала подтверждения у Косарева.

И он, поняв это, сказал:

– Маруся, ну стоит ли себя так запугивать? Давай спокойно разберемся, что произошло. Хозяину и раньше не нравилась моя самостоятельность. Если б хотели убрать – давно бы уже ворвались в дом, устроили погром с обыском, напугали тебя и ребенка. А меня бы под белые ручки – и на Лубянку!

Оцепили дачный участок? Ну и что же? Наверное, Ежов получил приказ охранять дом до полного выяснения обстановки. Вторые сутки пошли – они мерзнут там, хуже собак, а в дом погреться не просятся и питаются сухим пайком. Значит, что?.. Значит, ненадолго.

А насколько? Ну вот давай себя проверим! Позвоним-ка Андрееву!

Андрей Андреевич Андреев, член Политбюро ЦК ВКП(б), давно Косареву потакал, помогал во всех его начинаниях, даже самых странных, вроде движения «Гармонь молодежи!», о чем я потом еще расскажу. Поэтому Косарев имел право предполагать, что Андреев нередко прикрывал его, «младшего генсека», перед Сталиным: молод еще, горяч, всяким ветрам подвержен, всяким увлечениям, но «стойкий большевик».

Косареву же казалось, что Андреев умеет ходить по минному полю и на мину не нарваться. Он так и не узнает до конца его судьбу, потому что много лет спустя сын Микояна Серго напишет о нем: «Уйти с работы в политбюро тогда можно было только в мир иной. Единственный, кто сумел это сделать и не погибнуть, – Андрей Андреевич Андреев. Это стало возможным потому, что он потерял слух, носил слуховой аппарат, но слуховые аппараты были несовершенны и мало помогали. Кажется, в 1950 году Андреев сказал Сталину, что ему неудобно оставаться в Политбюро, ибо он не в состоянии участвовать в обсуждениях, и его отпустили на покой, в Верховный совет РСФСР, не тронув. Другого такого случая я не знаю».

«Вот пуля просвистела, и ага!»

И еще один шанс для Косарева был упущен – он в то время находился уже не в Волынском и не в кабинете генсека комсомола, а в тюремной камере. А уж тем более в декабре 1938 года в Лефортово Косарев, конечно, не мог знать, что Ежова сняли, что признали «перегибы», и по этому поводу Политбюро создало Комиссию по расследованию деятельности НКВД, и ее возглавил Андреев.

Наверное, Андреев теоретически мог бы обвинить Ежова в незаконном преследовании Косарева, и кто знает… Но помешал Берия, который был полон решимости довести разгром комсомола до победного конца.

– Так звоним Андрею Андреевичу или нет?

– Как бы хуже не сделать.

– Куда уж хуже… – крутит кремлевскую вертушку. – Товарищ Андреев? Приветствую, Косарев!..

Громкий и внятный голос Андреева сразу успокоил Косарева. Да надо ли так волноваться, Саша? Ну получил на Пленуме взбучку, покритиковали, поправили, заставили поволноваться. Ну не без этого. Почему тебе не звонят? Ну ты даешь!.. Наверное, другую должность подыскивают, для этого время нужно. Вызовут – позвонят.

Косарев, положив трубку, почувствовал облегчение. Как от врача вышел. И жена, наблюдая за просветленным лицом его, вероятно, сказала: «Вот видишь, Саша, напрасно ты нервничал. Товарищ Сталин своих не сдает».

Поэтому Маша могла сказать: товарищ Сталин помнит, ценит, всё знает и правильно говорит, что кадры решают всё.

Да, да, тысячу раз да!

Ну, не будет он больше генсеком, пусть понизят. Пусть поставят хоть замнаркома, хоть председателем колхоза! Да хоть бы и разнорабочим. Он везде сумеет доказать верность и преданность революции! Так что рот фронт, Маруся! Где наша не пропадала? Можно вообще рвануть в Комсомольск-на-Амуре, на Дальний Восток, там ведь наши же ребята! Начать с чистого листа!

– И что ты в этом случае собираешься делать, Саша?

– А вот прямо сейчас Андрею Андреевичу перезвоню, скажу, что на всё согласен! На любую работу!

– Не делай этого, будь осторожнее, не горячись, выдержи паузу! Они сами позвонят!

– Маруся! Ты меня знаешь! Косарев хоть когда-нибудь ждал звонка? Он вообще когда-то от кого-то что-то ждал?! Он терпел, прогибался?!

– Тише ты, тише, дочка услышит…

– Не услышит. Косарев всегда звонил сам. И сам принимал решения.

– Хорошо. Отлично. Упрям, как всегда. Ну, звони. Я даже могу вместо тебя ручку покрутить.

Крутят ручку – тишина. Крутят еще раз – в трубке тихо, даже треска нет.

Маша берет Косарева за руку, подводит к окну, показывает пальцем. Они видят, как на верхушке столба рабочий в «когтях», перекусив провод, наматывает его на локоть.

Кто приказал? Теперь они без «кремлёвки». А обычный телефон? Тоже не работает.

Они вообще без связи.

Косарев прижимает к себе худенькое тело жены. Она слегка дрожит. Отстраняет, смотрит в лицо – ни слезинки. Железный характер у его Маши, как у всех Нанейшвили.

И вдруг: да пошло оно всё! Может, затопить баню? Парку бы теперь, душу очистить от этих бесов. Да, хорошо, она права, может быть, вечером.

А пока они решают съездить в Москву к матери Косарева, повидаться. У Марии своя машина. Давно никуда не ездила, наверное, аккумулятор сел. Нужно попробовать. В конце концов, никто им этого пока не запрещал.

Одеваются, выходят в гараж, Саша крутит ручку, машина заводится.

Открывают ворота, снаружи – НКВД. Косарев весело так им кричит:

– Здравия желаю, бойцы! Не замерзли?

В ответ – молчание, косые взгляды.

Легковушка катит по улочкам Волынского.

Почти никого, прохожие редки. Какой-то старик с санками, баба набирает воду из колонки.

Контрольно-пропускной пункт на выезде из поселка, охранник открывает шлагбаум, отдает честь Косареву. Но еще через пару километров Мария через зеркало заднего вида замечает черную эмку. Нежели следят?

Поворачивают для проверки направо, на грунтовку, – эмка за ними.

Разворачиваются, снова выезжают на шоссе. Эмка пропускает их машину и снова держится позади.

Теперь ясно: хвост. Следят.

Несколько часов просидели в гостях у бабы Саши, как ее называли, у матери Косарева Александры Александровны. Здесь их никто не подслушивал. Предупредили: может, видимся в последний раз. Мать Косарева, что тоже жила не в безвоздушном пространстве, а в СССР и при Сталине, отлично понимала, какая гроза нависла над семьей.

Женщины всплакнули.

Косарев сказал:

– Мама, если случится что-нибудь со мной и Машей, присмотри за Леночкой! Давай так: пусть Ольга Яковлевна ее к тебе привезет.

Ольга Яковлевна Ермолаева – няня у Косаревых.

В ноябре темнеет быстро.

Шли часы, дни, их никто не беспокоил. Но поскольку оцепление не снимали, семья понимала: теперь они под необъявленным домашним арестом.

Маша читала что-то по-французски. Саша лежал на диване в свитере, читал свои книги. Конечно, большинство книг осталось в московской квартире. Но часть он сюда перевез, и почти все – дорогие сердцу, с дарственными надписями от Горького, Фадеева, Гладкова, Николая Островского, а то – и от совсем молодых авторов – романы, где действие разворачивается в колхозах, на ударных стройках.