В былые времена Архип мог и запаниковать от таких глубоких слов, нынче же отмахнулся, вовсе не претендуя на понимание. Мало ли что эти два умника наговорят… Но что-то его задело. Он помолчал, подумал, и решил, что задело его совершенно несправедливое упоминание некой скупости, которой он вовсе не был подвластен.
– Во мне нет скупости, – сказал Архип, – Скупость – это барское. А я народ, то есть просто жадный, потому что бедный. У меня потому и друзьёв нет, что бедный.
Отцы и дяди
Не все гладко шло внутри троицы, иногда там бывал и конфликт. Этот наивный конфликт Тихон обозвал «Отцы и дяди». Конфликт этот, между дядьями и отцами, оказался куда круче, чем между детьми и отцами. И круче он оказался своей большой неизученностью, или малой изученностью, понравившееся подчеркнуть.
В зону беспощадного конфликта регулярно попадало всё, от совести и веры до патриотизма и денег, потому что во всём было разрешено и даже положено сомневаться.
Когда за окном раскидывала своё бессовестное исподнее осень, и желтые листья кружились над головами прохожих, словно желая утянуть их за собой в большие, теплые еще, кучи, троица собиралась на коньячок и громила под собою фундаменты – потому что зачем вам фундамент, когда у вас толком нет крыши?
Так, они могли сесть, разлить по стаканам, и разбабахать в пух и прах что-нибудь святое, например, патриотизм.
Тихон был особо ершистым патриотом, вплоть до того, что начинал время от времени агитировать товарищей поехать куда-нибудь повоевать за чью-нибудь большую свободу.
– Ты свой наивный подоприотизм засунь куда подальше, – возражал отец Филип, – если жаждешь просветления, то от этого тоже придется отказаться. Ибо сие есть слишком человеческое, то есть программа. Программа!
При этом он поднимал палец, как чеховский городовой, и Тихону все время хотелось исправить неточность, цапнуть отца Филипа зубами за вполне здоровый палец, как собака, чтобы совсем похоже на великую прозу было. Но ни разу не цапнул – берег зубы – просто позволял себе возразить:
– У тебя всё программы, отче. По-твоему, так человек вообще робот.
На обвинение к роботриотизме у отца Филипа нашлось объяснение.
– Вот представь себе, Тихон, что ты живешь в первобытном обществе, что у тебя племя, красавица жена в шкуре и саблезубый тигр за опушкой. И нет никакого государства, никакой Родины и никакого, стало быть, патриотизма. Ты, конечно, можешь сейчас придумать древний догосударственный патриотизм, но это будет брехней, и знаешь почему? Потому что тогда еще книжек не было. Когда книжек ещё не было, стал бы ты патриотом? Не стал бы, потому что и слова такого еще не было, и вообще еще слов не было, был только ты со своим племенем, бабы в шкурах и тигры. Вот тогда ты был живой, не робот, не было в тебе сложных программ, а были простые – пожрать, поспать и остальное, такое же простое, естественное, не обусловленное культурно-историческом контекстом.
Тихон представил себе не обусловленного контекстом неандертальца. Вышло не очень. Но сдаваться не хотелось, поэтому он еще потрепыхался.
– Так ты намекаешь, в смысле – прямо даешь понять, что патриотизм – это предрассудок? Но ведь и предрассудки бывают полезными, у меня вот вчера, например, левая рука зачесалась – к трате. Так что ж мне, не верить? Я точно знаю, что надо верить, потому что так и будет.
– Зачесалась левая – почеши правую, компенсируй, – посоветовал умный отец Филип.
– Что с тобой говорить, – отмахнулся Тихон и замолчал.
Отец Филип встал, потому что долго сидел. Следовало “подразмяться» – раз, и кое-куда «сходить пройтись» – два, потому что запивали соком, добавляющим в организм лишней жидкости.
Выходя из кухни, он ненароком обернулся к друзьям.
– Поглядите-ка вон туда, – и легко показал кивком, куда.
Те обернулись, куда им показали, потом недоуменно поглядели на отца Филипа – ну?
– Вот видите, – ухмыльнулся отец Филип, – вы выполнили команду. Вы роботы.
И ушел в туалет.
Суровая тайна реальности
Ранним утром не спалось, поэтому присели на кухне. Распределив по чистым тарелкам скудное, но полезное, Тихон приподнял чайник и обратился к Архипу:
– Арик, ты сначала не жуй, ты сначала…
– Не Арик я тебе! – возмутился Архип.
У Тихона даже рука с чайником опустилась, которую он поднес к стакану Архипа, чтобы налить товарищу чаю:
– А кому ты Арик? – живенько поинтересовался Тихон.
С утреца, да под настроеньице, у него все выходило живенько.
Архип, оценив пустоту своего стакана, трижды подумал, прежде чем продолжать обвинения Тихона-чаечерпия, но не удержался.
– Никому я не Арик, – сказал Архип, – это вообще не наше слово. Не православное какое-то… Тебя, Тихон, вообще не туда заносит, сильно не туда. Ты вон недавно, вообще, нафантазировал, что весь этот мир – чей-то сон.
– Да я вообще вообще, – признал Тихон, – и в общем-то.
– Да, ты вообще, – с чувством великой своей правоты признал Архип, и потребовал, – наливай! Брахман…
Тихон послушно разлил по стаканам чай, и задумался. В голове мифический Арик Брахман возжаждал права голоса, и Тихон уступил.
– А я тебе, Архип Иосич, вообще так скажу – ты напрасно меня критикуешь. Ты вообще знаешь, как устроен наш мир?
– Брахман приснил, – усмехнулся Архип, отхлебывая из стакана.
«Когда-нибудь ты станешь пить из блюдечка, прикусывая сахарок – потому что Иосич», подумал про друга Тихон, «и самовар у тебя будет тульский, аутентичный».
– Этот мир – отпуск, – сообщил Тихон, и принялся рассказывать другу правду, – в относительно недалеком будущем люди придумали виртуальный мир, а в том мире ни травинки уже, ни животинки, ни воды чистой, одна синтетика и искусственный интеллект. И вот там, в будущем, человек надевает на себя шлем с проводами и оправляется сюда, где еще можно подышать и насладиться, так сказать, относительной чистотой первозданности. И вот мы здесь наслаждаемся, а на самом деле сейчас лежишь ты, Архип, в специальном кресле, и на башке у тебя шлем. И у меня тоже шлем.
Чай закончился в стакане Архипа. Тогда Архип сам себе налил, не дожидаясь, потому что Тихон ему сейчас много дал своим рассказом, а усугублять дисбаланс, принимая от Тихона еще и чайное услужение, Архипу, как говориться, отнюдь.
– Так значит, – задумчиво произнес Архип, – вот Филька, что сейчас в магазин вышел, он вроде как шлем снял?
– Ну, вроде как, – признал Тихон.
Догадка товарища показалась ему интересной. А почему бы и нет?
Архип вздохнул, поглядев на Тихона с большой печалью.
– Мне иногда кажется, Тихон, – сказал Архип, – что у тебя точно шлем барахлит.
– Бывает, – охотно признал Тихон, – или у меня модель старая.
– Фирмы «Брахман», – уверенно кивнул Архип, будто у него там точно контрольный пакет акций, в этом «Брахмане», – только мы не просто лежим, Тихон, мы космонавты в анабиозе, летим на Альфу Центавра двести лет, и этот мир нам для развлечения крутят, как в кино. Что, съел? Думал, Архип совсем темный, да?
– А Фильку оживили уже, и он, бедолага, шарахается, одинокий, по кораблю.
И им стало удивительно жалко Фильку. Представили, как он бродит, ищет свой криогенный гробик, а на корабле уже коммунизм, потому что многие из пассажиров ожили и его установили, пока экипаж спит.
Тут раздался звонок в дверь, это отец Филип пришел из магазина. Он всегда интеллигентно звонил, потому что однажды прочел в книжке про наших разведчиков, как муж-разведчик приезжал домой после многолетней разлуки, и звонил с вокзала жене-разведчице, сообщал, что он уже в стране и скоро будет дома. Отцу Филипу эта история так понравилась, что он начал вести себя так же, как тот муж.
– Привет! – звонко информировал товарищей с своем настроении отец Филип, – а чё вы такие кислые?
– У тебя совесть есть? – набросился на Филипа Архип.
– Самому мало, – отрезал Филип, – Вон у Тишки спроси.
