Не потеряет.

Я прощаюсь с мамой, спускаюсь на первый этаж, попадаю в вестибюль, с опаской машу охраннику и изо всех сил стараюсь не выглядеть, как человек, который выходит из здания, в которое не заходил. Выйдя на улицу и собираясь свернуть в переулок, где якобы стояла выручившая меня мусорка, я вдруг застываю на месте. Из окна торчит Ганке и смотрит вниз, как раз туда, где должен был быть мусорный бак. Я вздыхаю. Надеюсь, моей увлекательной истории ему хватит и он не будет задавать лишних вопросов.

Жду, пока мой друг уйдет в комнату, прячусь в тени и склоняюсь над своим рюкзаком. Наконец можно выдохнуть: сейчас я расстегну молнию, достану костюм и стану тем, кем действительно хочу быть.

МОЯ МАСКА, гладкая и приятная на ощупь, хорошо пропускает воздух. Ее почти невозможно порвать – она из очень эластичной резины и обработана так, чтобы защищать от холода. Как обычно, первым делом я надеваю именно маску: если кто-то увидит, как я облачаюсь в костюм, по крайней мере, не рассмотрят моего лица. Затем натягиваю легинсы и шорты, втискиваюсь в водоотталкивающую кофту, закрепляю на запястьях веб-шутеры и мгновение трачу на ощущение их веса на руках.

Я вдыхаю ночной воздух и вглядываюсь в небо. По маске барабанит дождь, а мне не терпится взметнуться ввысь. Кроссовки – в рюкзак, вещи наматываю вокруг него, чтобы никто не заметил логотип Бруклинской академии. Все вместе отправляется за стоящий рядом электрощиток. Выставляю запястье вперед и вверх.

Бз! Паутина выстреливает и приклеивается к углу крыши нашего общежития, следом за ней взмываю я и, наконец, упираюсь ногами в карниз.

Так взбираться по стене гораздо проще.

Пролетая над городом размашистыми дугами на паутине, я за считаные минуты оказываюсь в центре Бруклина. По костюму колотят капли дождя, а я раскачиваюсь на паутине, по очереди выстреливая паутину то в одно, то в другое здание, как учил меня Питер. Выстрелить – и лететь, выстрелить – и лететь, ритмично и четко. Полет получается легким, как всегда. Только надо не забывать подгибать колени, когда паутина тянет меня вперед, – так получается гораздо быстрее. Мне кажется, примерно такие же ощущения должны быть, если несешься на «Ламборгини» на полной скорости по пустому Манхэттену без светофоров.

На такой высоте я не мешаю ни движению автомобилей, ни самолетам, которые летят гораздо выше. Только птицам приходится быть внимательнее.

Я лечу как будто со скоростью света, а в груди разливается невероятная легкость, и я только и думаю о том, чего бы интересного сегодня сотворить.

Замечаю впереди, в Проспект-парке, особенно высокое дерево и стреляю паутиной. Она приклеивается к стволу, я хватаюсь за нее обеими руками, как можно плотнее подгибаю колени к телу и закручиваюсь в воздухе. Мир бешено вертится вокруг меня, и кажется, мне вот-вот станет плохо. Я закрываю глаза и отдаюсь на волю рефлексов. Сначала меня тянет к земле, а затем упругая паутина дергает вверх.

Я смеюсь, чего не делал слишком давно, раскидываю руки в стороны и ласточкой пикирую к земле, ища взглядом следующую точку опоры.

С тех пор как я обрел способность перемещаться таким образом, Бруклин будто бы стал меньше, но наполнился волшебством. Особенно это видно ночью. Я пролетаю над озером, где мы с мамой кормили лебедей, когда я был маленьким, и над спортивной площадкой, где мы с отцом играли в баскетбол.

Добравшись до следующего дерева, я решаю остановиться.

Сижу.

Смотрю.

Вижу на скамейке рядом с баскетбольными кольцами двоих: под огромным черным зонтом темнокожие отец и маленький сын. Мальчик смотрит на отца как на героя. Он знает, что, пока папа с ним, все будет хорошо. Я ни с чем не спутаю этот взгляд, слишком хорошо его знаю. Уверен, именно так я выглядел со стороны, когда отец со сцены здания муниципалитета произносил речь, а я наблюдал за ним из середины зала. На него тогда смотрела целая толпа, но для отца важнее всего были две пары глаз. Он ясно дал это понять: поднявшись по ступенькам, остановился и обернулся на нас с мамой. Сейчас от воспоминаний у меня наворачиваются слезы. Я быстро моргаю и тороплюсь убраться прочь, пока воспоминания не поглотили меня целиком.

Добравшись до угла улицы, поворачиваю у почтового отделения, запрыгиваю на фуру и еду на ней некоторое время, разглядывая уличные фонари и любителей ночных пробежек, которые как раз выбираются на улицу и ставят всевозможные таймеры на умных часах.

Скоро замечаю крышу, идеально подходящую для отдыха, на жилой многоэтажке, самой высокой в этом районе, откуда открывается прекрасный вид. Присаживаюсь на кирпич, подтягивая колени к подбородку, и вздыхаю. Мама говорит, что горе окрашивает все в жизни в оттенки безнадежности. Бесцельности. Поэтому, наверное, она и советовала мне пойти волонтером в благотворительный центр П.И.Р. вместе с Питером. Чтобы у меня был смысл вставать по утрам не только ради школы.

Надо признать, способ отвлечься от… от всего этого сработал. От вечного круговорота мыслей, назойливых воспоминаний, которые поджидают меня на каждом углу и в самых неподходящих местах. Я скрещиваю ноги, вздыхаю и принимаюсь рассматривать облака в небе.

В кармане вибрирует телефон. Это пришло сообщение от Ганке.

ГАНКЕ: Слушай, я так и не уснул после нашего разговора. Я тебя засыпал вопросами. Не хотел навязываться. Просто волновался, не случилось ли чего.

Я улыбаюсь. Ганке, как всегда, за меня горой. Поджимаю ноги посильнее и быстро набираю ответ:

Я: Да ничего. У меня все в порядке. Просто захотелось проветриться.

ГАНКЕ: Ладно, как скажешь. Но ты же знаешь, что можешь на меня рассчитывать? Не хочется говорить словами твоей матери, но всем иногда нужно дружеское плечо.

ГАНКЕ: Кстати, как тебе новый райончик? Ничего так? Не Бруклин, конечно, но по-своему очаровательный.

Я задумчиво вздыхаю, пытаясь найти ответ.

Как мне новый райончик?

В Восточном Гарлеме есть своя красота: в музыке, в его запахах, уютных крылечках, в ощущении обжитого места, где одно поколение людей сменялось другим.

Я: Там мило.

ГАНКЕ: Конечно, не сразу привыкнешь, что теперь это твой дом. Но походи по окрестностям. Когда мы переезжали, мне это помогло. Люди классные там живут. Миссис Мак, у которой магазин комиксов, например, просто улёт. Я собираю для нее бумагу: парень наверху вечно комкает бумагу и кидает на крышу над витриной. Мне приходится туда лезть каждый раз. Зато скидка на все комиксы – полцены.

С одной стороны, приятно знать, что парень моего возраста может без труда найти свое место в Восточном Гарлеме. С другой, Ганке прожил там уже несколько лет. У него было время привыкнуть и прижиться, а у меня нет, и мне немного страшно от незнания, сколько времени мне на это понадобится.

ГАНКЕ: Я хотел сказать, что ты не один, пока есть я. Тебе непривычно, но бояться нечего. Это не навсегда.

Я с благодарностью улыбаюсь, прочитав сообщение, и отправляю ответ:

Я: Спасибо, друг.

ГАНКЕ: Не за что. Важное мы обсудили, а теперь смотри сюда.

К сообщению прикреплена фотография. Снимок темный и зернистый, да и фотограф не вытер со стекла капли дождя, но запечатлен явно переулок. Я наклоняюсь к самому экрану и, щурясь, пытаюсь разобраться, что это за странное пятно слева: рядом с мусорным баком валяется какая-то неясная темная кучка или, может быть, смятый черный плащ. В любом случае, похоже, ничего примечательного. Пятно размером с человека, да, крупное, но ничем не отличается от выброшенных вещей, которые легко можно найти по всему Бруклину.