Остановившись, Штифт глубоко вздохнул.

– Просто поостерегись. Это всех касается. В этом городе все со всеми договорились и все за всеми следят. Нам это только на руку, если слишком быстро не совать нос во все щели. Не заставляйте меня рыдать и ловить в канале ваши раздувшиеся трупешники, ладно?

Ему ответили короткими смешками. Ну, разумеется, никто никого вылавливать не будет. Раздувшиеся трупешники из канала вынесет в Рёйстер, а там они поплывут до самого Хафелена и сгинут в море. Если по дороге не запутаются в прибрежных камышах на радость крестьянам Речной Вдовы.

– Здесь больше не собираемся. И вообще никаких сборов без нужды. Тихий, передаёшь всё через Паренька, остальными я займусь сам.

«Угу», – буркнул Ганс, допивая остатки грога. Йохан с необычайно плотно сомкнутыми губами просто кивнул. Эгберт пристально наблюдал за чем-то между ставней.

– Ну, всё – собрание кончено, пора разбегаться. Вы ж не ждёте, что я вместо мамаши напутствие вам прочитаю?

Йохан отпустил напоследок скабрезную шутку, которую услышал от конюха герра Лодберта, и первым спустился в окно, как и пришёл. Эгберт и Ганс не спешили – нельзя всем разом выпархивать, как вспугнутым уткам.

– Что я буду делать? – спросил Паренёк, когда Штифт смотал верёвку и закрыл окно за Язвой.

– Продолжишь строить из себя пилигрима – у тебя неплохо выходит. Эгберт, есть за рекой какая-нибудь святыня, пускай даже самая засратая?

– У красильщиков целая часовня есть, – Эгберт поморщился, с суровым видом скрещивая руки на груди. – А мне ещё долго придётся эти ваши дерьмовые подначки терпеть, да?

– Пока зелёный кушак не повяжешь.

«Красильщик» отмахнулся и пошёл к лестнице вниз, а глаза старшего агента снова нацелились на юношу.

– Целая часовня – это прекрасно, там и встретитесь через… четыре дня. До тех пор как раз успеешь по другим святым местам пройтись. Поболтай с голью, которая милостыню выпрашивает. Постарайся сойтись с кем-нибудь из клира и узнать, что епископ вертит с бандами и банком.

– Я думал о левистерианских банях… – Старший шпион кивнул, предлагая «пилигриму» продолжать. – Братия в Каралге развращена и нестойка к соблазнам. Если они в доме чистоты торгуют плотью, наверняка будут те, кто и информацию продаст.

– Паренёк-то далеко пойдёт, – проворчал Ганс, неловко отодвигаясь от столика.

Он перекинул через локоть куртейку, помахал рукой и тяжело загромыхал по лестнице. Штифт машинально кивнул одновременно и на прощание, и в знак согласия.

– Да, хорошо придумал. Займись завтра же. А сейчас запри дверь.

Оставшись на время в одиночестве, мужчина подошёл к наблюдательному посту Эгберта и тоже заглянул в узкую щель. «Докер» удалялся вниз по улице неторопливой, чуть покачивающейся походкой.

– «Лисы», так нашу братию назвали, – задумчиво проговорил Штифт, услышав осторожные шаги Паренька позади. – Хорошо, что эта кликуха везде разошлась. На такого медведя теперь мало кто подумает.

– По-твоему, у местных настолько скудное воображение?

Юноша с сомнением заглядывал в кувшин, явно подумывая, не плеснуть ли остатки грога вслед Язве. Ах ты Господи, какая благовоспитанность!

– Непьющий пилигрим в этих краях странно выглядит, – заметил мужчина и протянул кружку.

– Людям нравится, когда я прошу колодезной воды и говорю по-книжному. Не бойся, я помню, что уже не в школе.

«Это точно», – признал Ренато и по привычке заглянул в оттопырившийся широкий рукав рясы.

– Подтяни шнурок в рукаве, – велел он вслух, указывая кружкой на стилет. – Это им не так понравится.

Паренёк хмыкнул и отступил с пустым кувшином, но смолчал. Да, уж наверное, о такой мелочи он и сам мог бы позаботиться, но от замечания старшего ни один агент ещё не помер. Зато от пренебрежения оными – сплошь и рядом. Пусть уж лучше сопит сколько влезет. Перед сном лучше считать обиженных, чем мертвецов.

Когда-то давно, когда в Грушевом Саду ещё росли груши, а Карл и на свет-то не появился, Палаццо Даголо в центре этого района носил совсем другое имя – не валонское, более северное и благородное. Но этот благородный герр и его потомки не смогли принять новый Каралг, а потому и поминать их не стоило.

Принадлежавший им особняк Пьетро Даголо превратил в резиденцию и твердыню, благо любой патриций считал своим долгом даже в пределах города строить дом по канонам крепости и обносить его солидной каменной стеной, что задержит взбеленившуюся чернь ещё эдак на полчасика, пока хозяин не перетащит в «донжон» резные лавочки и мраморные вазы из садика.

Дела шли хорошо, так что со временем дом перестроили, добавив ему южного стиля. Матушка обожала все эти терраски и галереи с колоннами, каменные цветочки и рюшечки, полукруглые окна с облицовкой из грубо тёсаных камней и хитро выложенные карнизы. Жаль, не успела посмотреть – но отец посчитал делом чести довести всю работу до конца.

Даже сад между домом и стеной облагородили, хотя поначалу барон и сопротивлялся: теперь в палаццо можно было не только прятать сокровища и выдерживать осаду, но и закатывать пирушки для важных граждан. В последние несколько лет исключительно этой цели крепость и служила.

Ничего удивительного, что в припекающий полдень громилы в сторожевом домике у ворот по обыкновению приятно проводили время с колодой карт и одной из пташек фрау Беккер. Дачс, угловатый боец, отяжелевший от караульной службы, помахал рукой Карлу и Эрне – он сидел лицом к воротам:

– Эй, Карл! Мы играем в «Шесть сердец», и Сик скоро уже будет ставить портки. Сядешь вместо него?

– Позже! – Даголо махнул рукой, не сбавляя шага. – Папаша у себя?

– Где ж ещё, – проворчал старшина, притягивая к себе женщину. – У него там тоже… пара горячих цып. Может, и с тобой поделится.

Эрна многозначительно фыркнула; Карл молча ринулся к дому, яростно отбивая каблуками ритм по цветной плитке. В нутре гудело пламя праведной ярости, призывавшее к действию. Оно заставляло двигаться так, будто у тебя четыре ноги вместо двух, и заодно злиться на неторопливую спутницу.

Хорошо ещё, что она не присела у розового куста. С ехидной волчицы сталось бы, не поясни он в самых крутых выражениях, насколько серьёзен повод.

Распахнув створки дверей в обеденном зале, Карл к великому облегчению застал отца за обедом, одного во главе длинного стола. Лишь рыжий верзила Штофельд, хранитель баронского тела, наблюдал за трапезой, подперев ладонью челюсть. Было бы досадно ждать под дверью спальни, пока он закончит развлекаться с «цыпами».

– Отец!

– Карло-о-о!

«Барон» Грушевого Сада взмахнул здоровенной обглоданной костью, утёр тыльной стороной ладони жир с пышных усов. Большущие синие глаза сощурились, фокусируясь на появившейся следом женщине.

– И Эрна-а! Да вы вовремя! Штоф рожу морщит от моего угощения. Хотите курочки?

Он бросил кость на тарелку, схватился длинными жилистыми руками за тушку огромной птицы, зажаренной целиком. Такого крепкого старика, как он, надо было ещё поискать, и всё же ему пришлось изрядно напрячься и выпучить глазищи, чтобы оторвать впечатляющее крыло – по крайней мере втрое больше, чем у самой откормленной курицы с любой фермы близ города.

– Речная Вдова передаёт привет из колоний, – пояснил он происхождение чудища и шумно отхлебнул из большого кубка. – Готов спорить, такого вы не то, что не жрали, даже не нюхали!

– Я не голоден, – сухо отрезал Карл.

Его взгляд зацепился за кувшин с вином – только сейчас он вспомнил, что не пил с самого утра, а меж тем внутреннее пламя неплохо сушило глотку. Он пересёк зал, бросил свою шляпу рядом на стол с отцовской и плюхнулся по правую руку от него.

– А я б откусила от этого дракона, – заметила Эрна, внимательно рассматривая шляпный парад.

Стянув со стриженной головы берет со скромным белым пёрышком, она аккуратно примостила его рядом с вычурными южными уборами и с довольной гримасой примостилась слева от барона.