Напряженная и душная атмосфера, перекрестные настороженные взгляды во время речи Дамблдора, и даже еда обладала странным металлическим привкусом.

Римус в основном отмалчивался и накалывал горох на вилку. О том, что Сириус не прибыл в Хогвартс, знал уже весь ближний круг Мародеров и, похоже, весь зал тоже. Римус чувствовал обращенные в их сторону взгляды, смешивающиеся перешептывания нависали над ним белым шумом. Сириус-Сириус-Сириус. Только за одним столом, за которым это имя было табуировано, разговоры крутились вокруг совершенно других тем — наверняка ещё менее приятных.

— Но Регулус же здесь, — не унималась Маккиннон, — может, спросить у него?

— Так он нам всё и выложит, ага. — Мэри злобно бросила взгляд Римусу за спину.

— Даже если мы сможем пробиться через обвивающий его клубок телохранителей, сомневаюсь, что мы добьемся от него какого-нибудь ответа, — удрученный голос друга окатил Римуса холодной водой. Невыносимо было видеть Джеймса в таком состоянии.

— Он использует наше же беспокойство против нас, — дрогнул Питер.

Римус, не выдержав, повернулся на сто восемьдесят градусов, когда все уткнулись в свои практически полные тарелки. И к собственному удивлению, сразу столкнулся с ледяными глазами Блэка-младшего. Он смотрел так, словно слышал каждое их слово, острый подбородок пренебрежительно вздернулся вверх. Он слегка прищурился, и на тонкой переносице собралось несколько маленьких морщинок. Один в один как у Сириуса, когда он щурился. Или смеялся.

У Римуса пересохло в горле. Но что-то было в том, что Регулус не отводил взгляд. Что-то выжидающее, терпеливое… Римус повторил его жест — еле заметно дернул подбородком, но без капли пренебрежения. Все вокруг слизеринца были поглощены каким-то бурным обсуждением. Регулус бегло осмотрел их, а затем, вернув зрительный контакт, медленно и красноречиво моргнул. И Римусу в одночасье стало легче, он хапнул воздуха, словно на миг выплыл из-под толщи воды.

С Сириусом всё в порядке.

Они не виделись с середины лета. Они не общались. Сириус написал лишь одно письмо [естественно, Джеймсу], состоящее из двух строк помимо подписи.

Не пропаду.

Увидимся в Хогвартсе.

Самоуверенный Сириус Блэк, не признающий, что он в дерьме, даже если стоит в нем по пояс. Римус весьма успешно гнал от себя все мысли об их последнем вечере. Он занимал себя книгами, учебниками по программе следующего учебного года и вне её, писал в стол эссе. Он вымачивал свой мозг в тоннах информации, лишь чтобы обессиленным падать на кровать и сразу засыпать. Римус знал, что у него будет время истязать себя, как только переступит порог купе Хогвартс-Экспресс. Но чем ближе он подходил, тем четче понимал, что не чует Сириуса. В какой-то степени, очень глубоко внутри он обрадовался. И ненавидел себя за это ещё сильнее.

Никто из Мародеров не общался с Сириусом с того вечера. Но Римус не общался с ним, так сказать, в квадрате. Одна причина ясна: мать Сириуса убила бы любую сову, принёсшую весть от его «мерзких недостойных» друзей. Другая… другая… Римус даже вспоминать не хотел. Это было ужасно. Эта причина состояла из таких противоречивых накопленных за долгое время их дружбы обстоятельств, что их так легко не объяснишь. Римус сам не знал, что на него нашло.

Когда долг старосты был выполнен — все первогодки сопели в своих кроватях, а с обходом покончено, Римус наконец вошёл в их комнату. Питер уже в пижаме педантично раскладывал свою одежду по полкам, видимо, оставив попытки помочь себе магией. Джеймс воодушевленно пялился в наполовину заполненный график тренировок по квиддичу. После того, как Макгонагалл [которая для Джеймса теперь была не иначе как святой] отвела их в сторону и сообщила утешающие новости, настроение всех троих значительно улучшилось. Орион Блэк направил ей письмо — Сириус появится завтра-послезавтра, как только ему станет лучше. Он приболел.

Конечно, звучит как полная брехня, но хоть какая-то ясность лучше беспросветного неведения.

Римус не стал разбирать вещи, подготовив только учебники и перья на завтра, и, одолжив мантию-невидимку, направился в Астрономическую башню. Джеймс не возражал, но предложил свою компанию, если Римус подождет, пока тот закончит с графиком, и не будет дымить на него.

— Я ненадолго, Сохатый. Вернусь, ты закончить не успеешь.

Наверное, Джеймс уже видел десятый сон. А Римус курил десятую сигарету. Правильно, он и так почти инвалид, надо ещё лёгкие убить к чертям.

По сути, Римус уже даже не затягивался. Просто удерживал зубами тлеющую сигарету, оперевшись на приятно прохладную стену, и пялился туда, где должен был быть горизонт. На небе не мерцала ни одна звезда [весьма символично], и земля сливалась с небом сплошной непроглядной чернотой. Вопросы против его воли бились друг об друга в черепной коробке и при столкновении словно множились в геометрической прогрессии.

Что он скажет Сириусу? Будет ли Сириус с ним разговаривать? Может, он вообще не станет смотреть на него теперь? Или вдруг он не понял тогда ничего? А если понял, скажет ли он остальным? И если понял, почему он отреагировал настолько остро? Настолько грубо?

Да, они постоянно собачились [весьма иронично] друг с другом. В смысле они двое. Джеймс вечно выступал между ними буфером, подушкой безопасности. Питер старался не отсвечивать. Но это ведь были такие мелочи, по сравнению со всем, что их связывало.

Хоть, очевидно, лучшим другом для Сириуса был Джеймс и наоборот. «Лучший друг» даже не особо отражает всей картины, скорее они были родными людьми, братьями не по рождению, близнецами. У них была эта необъяснимая ментальная связь, с которой они могли общаться без слов. Они с Питером всегда были как бы возле, но в одном маленьком шаге позади. И всё же Римусу иногда казалось, что ближе, чем с ним, Сириус не был ни с кем из Мародёров. И наоборот.

У них было что-то только их личное, сокровенное. В беседах на этом же месте в Астрономической башне, когда они делили одну сигарету на двоих. Сириус всегда видел его насквозь, пробивал оборону и вытаскивал наружу его страхи, сомнения и уничтожал их несколькими попадающими в цель фразами. Только Сириус мог успокоить его приступы паники, разомкнуть цепи, в которые Римус сам себя заковывает.

— Ты не монстр, Лунатик. Ты самый светлый и отзывчивый человек, которого я знаю.

Сириус первым понял о его болезни. И тут же напрочь запретил называть эту «особенность» болезнью. Убедил его довериться Джеймсу и Питеру. Придумал идею стать анимагами, чтобы было легче переносить полнолуния, чтобы не в одиночестве. Сириус одним своим присутствием дарил Римусу ощущение цельности, поддержки. В его взгляде всегда читалось «я рядом» и «ты справишься».

Может, просто вокруг не было других убогих, о которых Сириус мог бы заботиться. Но вроде комплекс героя — это по части Джеймса. Наверное, Римус глупо поверил в то, что он для Сириуса что-то значит. Сам придумал — сам обиделся, называется.

Потому что тогда-то и начался конец. Когда Римус стал выискивать в этих невообразимо глубоких серых глазах нечто большое.

Сириус вообще не кстати завел несколько привычек, ставших для Римуса жизненно необходимыми. Например, произносить «Это наш Лунатик» и запускать свои блядские аристократичные пальцы в его спутанные волосы. Или накидывать свою руку ему на плечо и так ходить по коридорам. Позволять себе вытирать большим пальцем соус, оставшийся в уголке его губ, прямо при всех в Большом зале. Оглаживать голую кожу вдоль свежих ран, проявляющихся на утро в Визжащей хижине. «Мне так жаль», — говорит Сириус. И он единственный человек, которому Римус за подобное не хочет заехать по морде. Стоит ли говорить о том, что в итоге Римус заработал аритмию, обостряющуюся в такие моменты? Но самое выбивающее почву из-под ног отклонение от списка — когда они наедине и довольный Сириус растягивается в своей бесподобной жемчужной улыбке. Когда «Это наш Лунатик» не актуально. Тогда-то и рождается:

— Это мой Лунатик.