— Федор Михайлович? — не поверил Сева.

Мэр воровато оглянулся, машинально стер пот со лба, хорошенько размазав по лицу грязь и, увидев Марченко, дернулся в сторону, будто хотел сбежать.

— Что вы тут делаете? — Марченко, воспользовавшись заминкой, технично оттер плечом одного из охранников и оказался рядом с мэром. Оба черно-костюмных мужика кинулись было, но Лень обреченно остановил их жестом. — Что это у вас?

Федор повертел сверток и упавшим голосом признался:

— Вода, соль, мука и шерсть.

— Шерсть? — не понял Марченко.

— Да, шерсть… — подтвердил Лень. — От кошки и собаки.

— И все? — с подозрением оглядел помятый костюм мэра Марченко.

— Нет, не все, — вздохнул Лень. — Собака мужской породы, а кошка… женщина… Еще у меня вот тут красная ниточка.

— А что вы со всем этим делаете? — допытывался Марченко, у которого ощущение неправдоподобности усиливалось в геометрической прогрессии после каждого нового ответа мэра.

— Завяжу и вот тут надо закопать, под крыльцом вашего дома, — совсем сник Лень.

— А зачем? — поинтересовался Марченко, не будучи на сто процентов уверен, что хочет знать ответ.

— Как зачем? — взорвался Лень. — Чтобы порчу твою цыганскую снять! Я уже извелся весь! На мне живого места нет, а инвесторы завтра деньги переводят! А еще у меня стоит постоянно! — вырвалось у него. Он торопливо посмотрел по сторонам и наверх и опасливо втянул голову в плечи, словно ожидая, что на него прямо с небес свалится тяжеленный рояль.

Марченко скрипнул зубами, а затем вдруг сник. Вздохнул горько и молча направился к подъезду.

— Да ебитесь вы все! — донеслось до Леня.

— В смысле? — не понял мэр.

— В прямом, — Марченко взялся за ручку подъезда и бросил через плечо: — Устал я от вас… чиновников.

Слово «чиновники» он произнес так, будто таракана давил. Федор аж вздрогнул.

— Да и от людей устал, — добавил Марченко, все еще медля у двери. — Полгода на площадь хожу, хоть бы кто поддержал! Ссут все по углам. Слово против власти сказать боятся. Ну не нужно им, так и мне похер! — и шагнул в темный проем, прекращая таким образом разговор.

— Эй… как тебя! — всполошился Федор. — А как же заклятие?

— А нет никакого заклятья, — опалил взглядом напоследок Марченко.

— Как нет… — не поверил Лень. — А как же твоя мать-цыганка?

— И мамки тоже нет, — все так же спокойно донеслось из темноты. — Детдомовский я. Мне Матильда Петровна и Данила Сергеевич, как мамка с папкой. Так что иди, мэр… Можешь спать дальше.

И с этими словами эколог окончательно растворился в ночной подъездной темноте.

— Да я ж теперь хер усну, — абсолютно серьезно ответил в пустоту и тишину Федя и, поколебавшись, сделал шаг вперед. За ним качнулись «люди в черном», но Федор показал им гипсовый «фак». — Ну е-е-е-мое. Только вас там не хватало.

***

Так хорошо Федору не было никогда. Даже когда он первый раз сам поехал на двухколесном велике, даже когда отец привез из командировки настоящий японский кассетник «Шарп», и даже когда губернатор с вступлением в должность мэра поздравлял.

Член у Марченко был прекрасен, как каменный цветок. Такой же монолитно-твердый и искусно вырезанный. Так что каждая изящная венка была видна. Словно сказочное диво дивное — головка влажная матово поблескивает при лунном свете, ствол ровный, яйца под ним аккуратные, и все это вздрагивает, дышит, ждет — и все для Федора — бери и пользуйся. Тот и пользовался, как в голову взбредет. И губами сжимал, и языком по ободу обводил, так что из темноты со стороны изголовья хриплым стоном прилетало, потом горлом насаживался, так, чтоб крупная соленая головка воздух перекрывала. Затем совсем головой поплыл, видимо. Даже рычал вроде по головке, что «мое…». Завозился неловко с гипсом, пока Сева со смехом не помог, рывком выдернув ремень из шлевок. Да так, что у Федора аж яйца поджались. Подчинился горячим сильным рукам, с чуть шершавыми ладонями, которые прошлись аккуратно от шеи по груди, соски по дороге пощипали, через живот скользнули и под яйца — перекатить в пальцах, потом той же самой рукой по стволу, звенящему уже до ломоты, и через секундную заминку в анус, скользкой смазкой. А дальше предательница простата за Федю говорила. Да не говорила, а подвывала на все лады, хрипела, материлась и требовала.

— Хочу!

Что хочу, объяснять не надо было. Член каменно-прекрасный в задницу, да так, чтобы самому насадиться до самоцветов перед глазами. Зажмуриться, глаза открыть и заново ослепнуть от сильного, матерого, возбужденного Севы над ним. Обхватить за предплечье и качаться с ним в унисон, забираясь все выше и выше, под собственные хриплые стоны, чтобы обессиленно упасть на продавленную софу в старой коммуналке вдвоем: мокрыми, задыхающимися и счастливыми.

***

— Как это не будет рудника?

Сюрприз за сюрпризом сыпался на первого зама мэра Нижнепыжменска Антона Порывайло. Во-первых, придя в мэрию, он застал действующего мэра Леня Федора Михайловича в собственном кабинете, хотя на часах не было и девяти. Во-вторых, Лень оказался трезв, как кристально чистый изумруд. В-третьих, он с порога огорошил Антона заявлением, что программа по разработке рудника сворачивается «из-за неоправданных экологических рисков».

— Федь, ты, наверное, не выспался, — начал осторожно Антон. — Давай, ты тяпни коньячку и езжай домой, отдохни. Я тут сам без тебя. Тебе вникать не обязательно.

— Не хочу я спать! — упрямо мотнул головой Федор, уставившись на Антона не мигая, и принялся внимательно изучать бумаги на подпись, чего за всю его мэрскую карьеру не бывало. Зам похолодел, а потом сменил тактику.

— Ты хоть представляешь себе, какие там деньжищи? — прошипел он, брызгая слюной. — Да там миллионы… да не рублей, Федя, а долларов! Вот попомни мои слова: ты за такое из кресла мэра моментом вылетишь!

— Это мы еще посмотрим, — добродушно отозвался Федор. — У меня, знаешь, какие планы?

Антон замер, потом понял, что Федя настроен решительно, и смачно сплюнул прямо на ковер.

— Ну смотри! Я предупредил! — прошипел он змеем, прежде чем выйти. — Всю жизнь потом одни сосиски жрать будешь!

Лень поднял голову и светло улыбнулся последней фразе:

— Сосиски — это хорошо… На сосиски я согласен. Особенно с помидорным салатом. Со сметаной и крупной солью…

***

— Не спишь?

Небезызвестная соседка Матильда Петровна коротко глянула на Данилу Сергеевича и кивнула, дескать, заходи, не стой в дверях.

— Уснешь тут, — проворчала она, возвращаясь к раскладыванию пасьянса. — Воют, хрипят, что две гиены. — И кивнула на стену, за которой, подтверждая ее слова, что-то разбилось и раздался еле слышный смех. — Сейчас увидишь, на кухню ночь-полночь побегут, сосиски жрать. После секса всегда жрать охота…

Данила Сергеевич пропустил мимо ушей ее едкое замечание и присел на стул, рядом со столом. Посмотрел с нежностью на совсем не старческие, а, напротив, белые да мраморные руки, унизанные яшмой, бирюзой и малахитом, и шепнул тихо, словно и не было у него тугого слуха:

— Довольна, хозяюшка?

Та лишь кокетливо повела плечиком, разом помолодев лет на тридцать, и ответила, сдерживая улыбку:

— А что не довольной-то быть? Аулар-гору спасла, озеро отстояла, да и этим двоим счастье помогла найти, — она кивнула на стенку, за которой все затихло. — Теперь-то Лень с себя стряхнёт! А то устала я в одиночку с городом управляться. Отдохнуть хочу. А вдвоем они справятся. Вдвоем они сила. Али я не молодец?

— Ай, молодец, хозяюшка, — проворковал Данила, ловя над картами маленькую ручку да прижимаясь губами к теплым самоцветным перстням. — Ай молодец, Малахитница…