Не знаю, что меня дёрнуло, но я открыл глаза и огляделся. Потом-то я понял, что меня разбудила тишина: в ней утонули все звуки, будто мне в каждое ухо по кило ваты запихнули и сверху ещё шлем натянули. Я не сразу заметил, что что-то неправильное происходит и с моим зрением: небо окрашивается в нежно-розовый цвет, облака повисли словно спелые грозди «изабеллы», солнце тоже… Я заворожённо смотрел на поднимавшееся в воздухе марево и понимал, что забываю набирать и вдыхать в лёгкие воздух… Мелькнула мысль, что это галлюцинации. С кем не бывает… Но мысль убежала, и возникла глубокая уверенность, что глюки тут ни причём. Наш мир менялся, и менялся конкретно, окончательно и бесповоротно. Это было похоже на то, как чернильная клякса растекается по бумаге. Только что был чистый белый лист, и вот это уже нечто иное – чужеродная субстанция залила поверхность, проникла внутрь, пропитала каждую клеточку. С миром менялся и я…

А потом был взрыв. Точнее, ощущение взрыва: пропитанные непонятно чем клеточки сдетонировали и разлетелись на атомы. Меня не стало.

Слегка забегая вперёд, скажу, что мы избежали большого ба-баха. Вместо него пришёл полный трындец.

Итак, я воскрес.

Глаза открылись. Сидел я на том же месте, слушал своё дыхание и смотрел на небо, осознавая, что мир не тот, что раньше. И я вместе с ним. Разлетевшиеся на атомы клетки собрались обратно, только в каком-то другом порядке и прихватив с собой левых коллег.

Но если внутренние изменения я только ощущал, то самым главным видимым и неоспоримым подтверждением произошедших изменений было небо – в основном бледно-розовое, местами с переходом в более яркие оттенки того же розового, а дополняли картинку облака густо-фиолетового цвета с лилово-перламутровыми переливами. Весь мир превратился в спальню окончательно спятившей Барби… Ну или у меня нарушилась цветопередача. Хотя деревья вроде бы остались зелёными, и трава тоже… Только я успел так подумать, как прямо на моих глазах трава стала менять цвет – потемнела, кое-где даже почернела… весёленький у нас будет вид из окна – траурная травка.

Но превращение на чёрном цвете не застопорилось, трава продолжала меняться, и скоро я сидел и пялился на лужайку, похожую на палитру художника, которой пользовались уже не первый год. Зелёный, кстати, тоже вернулся местами, хотя оттенок был другой, то есть оттенки. Я и не знал, что бывает столько разных зелёных…

Листья деревьев тоже перекрасились. В общем-то, даже неплохо получилось, красиво… как осенью, только оттенков цветов побольше. Раз в десять. На мой не самый чуткий взгляд.

Вся эта красотища продолжалась минут пять, после чего… Небо стало голубым, облака белыми, вся травка и листья – зелёными. В общем, то ли мне всё это привиделось, то ли завершился некий процесс – мир сбросили на первоначальные настройки. Не знаю уж, выжил ли хлорофилл, и остался ли прежним состав атмосферы…

Чуть позже оказалось, что изменения не ограничивались визуальной какофонией, но затронули и кое-что более важное, по крайней мере, с точки зрения гомо сапиенс – самих гомо сапиенс.

Так же как и я, отключились все. Но не все включились обратно. Если основываться на моей крайне нерепрезентативной выборке, в это прекрасное утро человечество уменьшилось ещё примерно на треть. В нашей общине было сто семь человек, осталось семьдесят четыре. Причём непонятно, можно ли было оставшихся назвать человечеством. Может, у нас теперь кровь жёлтая… Все чувствовали то же, что и я – мы стали иными. Как и мир вокруг. Старый исчез, новый появился.

Очень скоро мы получили ещё немало неутешительных практических подтверждений прошедшей трансформации: спички отказывались зажигаться, оружие не стреляло, генераторы не работали. Рации, фонари, да вся электрика – всё, созданное руками, человека перестало функционировать. Похоже, физика приказала долго жить, а химия, как её верная подруга, ушла вслед. Мы остались наедине с новой реальностью, с ножом в правой руке и консервной банкой в левой. Приветствуем тебя, о дивный новый мир!

Из всего того, что мы успели насобирать, на сто процентов актуальность не потеряли только запасы продовольствия и простейшие вещи: рабочие инструменты, утварь, холодное оружие, одежда, стройматериалы. Надо искать плюсы даже в такой ситуации: твёрдое осталась твёрдым, вода осталась жидкостью, утоляющей жажду, еда осталась съедобной.

Хотя… я слегка преувеличил. Точнее, чуть позже опытным путём выяснилось, что кое-что продолжает работать. Такие базовые вещи, как огонь, например. Его получилось развести с помощью огнива, как практиковали наши пра-пра-прадеды. Может и ещё парочку «пра» можно накинуть. Спасибо ещё раз Боссу и его коллекции разных древних штук. Карандаши писали, а ручки нет, мыло мылилось, а зубная паста вообще нет, порошок стиральный стирал, только немного не так – то запах у одежды появлялся специфический, то цвет менялся, то как будто и не стирал вовсе… В общем, на лицо была полная нестабильность имеющейся в наличии химии.

Оправившись от шока, мы первым делом похоронили усопших, точнее их прах, перемешанный с древесной золой. Начальство к счастью, выжило, и теперь заседало у себя, решало, как быть дальше, хотя я честно не понимал, что можно решать, не имея ни малейшего понятия, что произошло…

Незанятые в удвоенных караулах и повседневных работах, среди коих был и я, уселись в тесный кружок, чтобы обсудить на своём уровне очередную подножку от высших сил и открывшиеся перспективы.

– А ведь у меня день рождения сегодня, – сообщил я собравшимся.

– Поздравляю… – сказала пара человек неуверенно.

И правда, поздравление на фоне происшедших событий звучали более чем неуместно, но они мне были и не нужны.

– Да я не к этому, – ответил я. – Думаю просто, что вот ведь совпадение – у меня такое ощущение, что я умер и родился заново… в тот же самый день, что и тридцать один год назад…

– Дань, ты давай это… потом будешь думы думать и философствовать, – прервал меня Гриша. – Ты мне лучше скажи – ты же всю историю знаешь от корки до корки. Скажи, было когда такое?

– Что именно?

– Ну, чтобы всё перестало работать… электричество и всё такое.

– Полный… локдаун… – проговорил я. – Абсолютный.

– Я уж подумал, наконец-то от тебя нормальный мат услышу, – подколол меня Гриша. – А ты опять – «локдаун»… Так что, было?

– Да не было, конечно. Мне кажется, что всё не просто перестало работать, а… исчезло. Нет больше электричества… – я встряхнул головой и посмотрел на сидевших вокруг. – А вообще, скажите спасибо, что небо не осталось розовым, а облака фиолетовыми. А если бы трава черной была, то половина из нас сейчас бы в очереди в медпункт стояла за разноцветными таблетками.

Гриша посмотрел на костёр, который вроде бы горел так же, как и в прежней жизни, и произнёс задумчиво:

– Синее небо это, конечно, хорошо… но на продолжительность жизни не влияет, наверное… а вот порох, электричество…

– Н-да… – вздохнул я, потом продолжил. – А может, я мнительный просто. Ведь мы наверняка не знаем, что произошло. Может спички отсырели, аккумуляторы сели, дизель выдохся, в общем, просто испортилось всё готовое. А если заново изготовим, аккумуляторы заправим и зарядим, то всё заработает.

– Так нет электричества-то… ни в батарейках, ни в сети. Не зарядим.

– Ну, может, на станции сейчас система перезагрузится, и пойдет электричество.

– Дань, я тут ветрогенератор посмотрел, там же всё просто, лопасти крутятся – вырабатывается энергия. Так вот, теперь лопасти просто крутятся.

– Гриша, я не знаю, что тебе ответить. Поживём – увидим. Ты лучше…

Я осёкся: за спинами Гриши и Рустама, сидевших прямо напротив меня, появился чёрный силуэт, высокий, не меньше двух метров. Там ведь точно никого не было! Я бы заметил… А в следующую секунду из их грудных клеток вышли наружу зазубренные, похожие на анимешные клинки конечности. Между парнями просунулась широко открытая вытянутая пасть, усеянная острыми мелкими зубам. Как в замедленной съёмке летели капли крови, из пасти стекала слюна, ярко-синие глаза без зрачков смотрели, казалось, прямо на меня. Пришла мысль, что кровь у нас осталась всё-таки красная… Из чёрной глотки вырывался звук, больше всего похожий на шипение, который при этом бил по ушам, выворачивал нутро…