Учились на что-то техническое. В результате он торгует машинами, а она наконец-то владеет приютом для енотов. Смешно.

Десять лет жизни.

Десять лет жизни коту под хвост. Вернее, под хвост еноту.

Сейчас у Маши у самой есть любовник, причём женатый. Человек в маленьком подмосковном городе заметный. По должности, по деньгам. Но что с того?

Чем дальше заходят, вернее, чем больше «вязнут» Машины с ним отношения, тем понятнее, что ничего из этого не выйдет.

Надо заканчивать, но нет сил.

После каждой «ноченьки», проведённой с ним, Маша вот такая. Никакая.

– Пойду гляну на новенького, – поднялась с табуреточки Маша. – Ишь как смотрят! Как будто понимают!

Эти слова Маши относились к Чёрному и Белому. Оба подошли к самой сетке, схватились за неё лапками и довольно беззастенчиво смотрели на хозяйку приюта, как будто хотели поучаствовать в человеческом разговоре.

– Да, чудны́е эти дружбаны, – согласилась Луша и шутливо шуганула парочку шваброй: – А ну шух! Шух!

«Дружбаны» ответили Луше шипением. Не очень, впрочем, злобным. Но от сетки отошли.

– Ты помолилась бы за меня, что ли, – сказала Маша.

– Да я молюсь, – ответила Лукерья.

– Что-то результат нулевой, – вздохнула Маша.

– Я же не батюшка Серафим, – возразила Луша. – Ты бы сама… дошла бы до церкви, покаялась, что с женатым живёшь.

– Ну да! А с кем жить-то? Сама знаешь, какие неженатые в нашем возрасте. Или пьянь, или сумасшедшие. Ну или голубые. Правда, у нас в городе они пока не очень… «шифруются», наверно.

– Да… – неопределённо протянула Луша.

– Наркоманы к нашим годам уже все на кладбище.

– Да…

Что правда, то правда, а против правды не попрёшь.

– Заканчивай да приходи ко мне. Чаю попьём. У нас в двенадцать экскурсия. Пять человек записались, билеты купили.

– Сама проводить будешь, или Сашка придёт?

– Сашка должен прийти, но я не уверена. Если что – сама расскажу.

Сашка – студент-второкурсник местного филиала столичного пединститута. С факультета географии-биологии. Подрабатывает в «Заблудившемся еноте», проводя экскурсии. Особенно летом у него это хорошо получается.

Сашка бегает с енотами по вольеру, играет с енотами, как-то дрессирует их. Еноты у него ходят по мостику, стирают бельё, кувыркаются. Даже мячик бросают друг другу.

В этих «играх на лужайке» всегда особенно усердствует енот Буся, бывший цирковой артист. Правда, не всё он может выполнить, по причине преклонных енотовых лет, но подаёт хороший пример молодняку. Своей готовностью повторять то, о чём его просят.

Сашка – хороший помощник, но как человек… ветер.

Ветер в голове и во всех других местах. Может и не прийти.

У Маши, конечно, так не получалось, как у студента. Определённо, у того имелся такой вот редкий «еното-дрессировочный» или «еното-понимающий» талант. Ведь Сашка совершенно не применял к енотам насилия.

Он просто играл с ними и сам получал от этой игры неподдельное удовольствие.

Такое вот счастливое свойство характера.

Маша даже иногда испытывала что-то вроде ревности к Сашке и его играм с енотами. Она, можно сказать, жизнь положила на этих хвостатых, деньги немалые вложила, с мужем, можно сказать, развелась (ну не только из-за этого!), а вот не получается у неё, как у Сашки!

«Зато у меня отработана историческая и биологическая часть экскурсии, а эмоции народ всё равно получит, когда им разрешат войти в вольер, – думала Маша. – Если бы мне было девятнадцать лет, я бы тоже скакала, как коза».

Вот такая беда.

А скажите вы мне, какую часть населения Земли тревожит, что кто-то лихо скачет в вольере с енотами?

Мизерную, статистике недоступную.

Но если посмотреть на проблему шире, можно додуматься до того, что нет на свете такой самой мизерной и неожиданной вещи, которая не могла бы вызвать зависти.

Ну и что? Разве от этого легче или тяжелее тому, кто именно об этом думает?

Нет. Как есть, так есть.

Словно сквозь сон увидел Вася светло-русые, пусть и крашеные волосы, ниспадающие на плечи. Увидел ладную, крепкую женскую фигуру. Рост – чуть выше среднего, брюки, заправленные в сапоги. Короткая куртка типа косухи. В руках – трость. Да-да! Трость, а не палка какая-то.

Сильные руки. Длинные пальцы. Маникюр неяркий.

Лицо чуть усталое, глаза серые, нос прямой. Ровные, от природы розовые пухловатые губы, без тени «сделанности» или косметики.

Всадница. Перед ним – всадница! Как с картины, где-то виденной. Возможно, даже в детстве. С той самой картины, глядя на которую понимаешь, что такая женщина никогда не будет твоей. Никогда не бросит (небрежно) свои лайковые перчатки на полку в его доме, потому что никогда не будет у него, Васи, такого дома и такой полки, куда такая женщина может бросить лайковые перчатки.

Как вы поняли, речь идёт о приблудном еноте.

Вася! Это он, в тумане сна и сотрясения уж и не знаю, какого, енотового или человеческого мозга, увидел Марию Всеволодовну, входящую в комнату «карантина».

Вася застонал. Ведь во сне он видел себя человеком. А проснувшись от звука открываемой двери, не сразу увидел свои смешные волосатые лапы.

– А-а-а! – завопил Вася.

Но даже крика не вырвалось из енотовой глотки. Только шипение.

– А, проснулся! – поздоровалась с новеньким Мария Всеволодовна. – Ну-ка, покажись, какой ты красавчик!

– А-а-а! (Ш-ш-ш…)

Когда Маша купила этот дом, в нём было четыре комнаты. Две побольше, две поменьше. В тех, что побольше, Маша устроила зимние вольеры, а в одной из тех, что поменьше, что-то вроде кабинета или места для сбора сотрудников. Во второй небольшой комнате располагалась карантинная.

Она примыкала к ванной и туалету. Большие и малые комнаты разделял коридорчик, который вёл в кухню. Поскольку прихожая оказалась тесной, Маша сделала пристройку к дому – холл, где могли раздеться гости. Там же Маша устроила что-то вроде небольшой учебной аудитории. Здесь гости слушали вводную лекцию.

Сбоку отделили каптёрку для сторожа.

В карантинную из ванной провели воду. Кроме небольшого вольера, здесь поставили стол, настольную электроплитку и пару моющихся стульев с железными ножками. Из соображений гигиены.

Стены карантинной до половины выложили плиткой, а выше покрасили в светло-зелёный цвет.

Такое вот полумедицинское помещение. Если кому-то из питомцев нужен был ветеринар, питомца переносили сюда. Здесь осматривали больных. И новеньких сюда помещали. Кого на неделю, кого на две. Если животное поступало от хозяев, привитое – иногда дело ограничивалось парой деньков.

Видимо, сюда же относили умирать тех… тех, кому подошёл срок. Но сейчас Вася о них не думал.

Он вообще ни о чём не думал. Он представлял собой сплошной крик, сплошной протест, недоумение, сплошную боль.

– Да не шипи ты! Я твой друг, понял? Тебя здесь никто не будет бить. Будут кормить, холить и лелеять.

Бедный Вася! Ну каково, каково это слышать? «Холить и лелеять!»

Да он бы горы свернул, чтоб такая женщина холила его и лелеяла, но…

– Как же назвать тебя, битый? А назову-ка я тебя – Бит! Будешь у нас борьбой и единством противоположностей. Единицей информации. Понял, пушистая морда? Так ты бит или не бит? Побили тебя, или сам куда-то залез?

Мария Всеволодовна усмехнулась сама себе. Но она даже не предполагала, что была очень близка к истине. Спишем это на женскую интуицию.

– Бит… Битя… Битка… Нет, плохо. Не выговаривается.

В это время Вася попытался… (только не смейтесь!) попытался поцеловать руку, которой так не хватало лайковой перчатки. Он подполз к решётке и…

У него получилось слегка лизнуть руку всадницы.

– На балуйся, – отдёрнула руку она. – Ишь какой баловася! Точно, Баловася! И мордочка такая, будто у нашкодившего малыша. Баловася-Вася, Вася-Баловася!

Мария Всеволодовна знала, что православная традиция не рекомендует называть животных человеческими именами, и старалась традицию не нарушать.