– Я вернулась, мама!
Инга выросла в тени старшей сестры, ведь мать оплакивала пропавшую до конца своей жизни.
В семье Густава тоже была трагичная история. Прадед – известный фабрикант на Дальнем Востоке – женился на кореянке, восточной девушке, далёкой от европейского воспитания и образования. Женился по большой любви. Ввёл в дом. Свекровь спустя некоторое время после свадьбы вручила молодой снохе связку ключей со словами:
– Ты теперь хозяйка в этом доме.
И начала с ней осмотр владений. Сноху потрясли размер подвала и его содержимое: домашние копчёные свиные окорока, мешки с запасами муки, крупы, соли и всего того, что было необходимо для холодной зимы в Приморье.
Молодые жили в любви и согласии, растили троих сыновей. И тут началась война. Первая мировая. Промышленник спешно отбыл на родину и оставил жене наказ:
– Если буду жив, то вернусь, а если больше мы не встретимся, обещай, что наши дети, внуки и правнуки будут носить мою фамилию.
Жена выполнила его наказ. Кунсты в первом, втором, третьем поколениях теряли европейские черты и становились азиатами со странной немецкой фамилией. У бабушки Густава раскосые глаза словно жили отдельной жизнью на светлом лице с рыжими веснушками. Родня смеялась, что прабабушкина верность мужу принесла всем много хлопот: никто из них не смог стать коммунистом и сделать карьеру, фамилия мешала. Саму прабабушку в известные времена депортировали с особой строгостью – и как кореянку, и как немку. Промышленник в Россию не вернулся, но жена хранила ему верность и больше не вышла замуж. Рассказывала о нём детям и награждала его лучшими чертами характера, домысленными временем и украшенными тоскливой разлукой.
Густав поехал учиться в институт против воли родителей. Не хотели они, чтоб сын отрывался от семьи. Не считали, что ему надо пять лет сидеть за книгами, которых дома никогда не водилось. Диплом инженера не вызывал у них чувства радости, потому что большой дом с хозяйством оставался без надёжных рук. Родители старели. Когда-то крепкий широкоплечий человек сгорбился и превратился в старика. И мать постарела незаметно и быстро: охала и ахала, жаловалась на ноги и руки, голову и спину. Рассказывала об одном и том же по многу раз. Вытирала уголки рта, плакала и доставала свой «смертный узелок». В старом коричневом чемодане аккуратно лежали вафельные полотенца, носовые платки, венчальное платье, туфли и пальто.
– Оденете меня сразу, как умру, пока тело не окостенело, иначе придётся руки-ноги ломать.
– А если будет июль месяц, пальто тоже надевать?
– Да, – скорбно отвечала она.
Густав знал, что на сберегательных книжках у родителей хранятся деньги, немалая сумма, которой должно было хватить на всё с избытком: сытные поминки, духовой оркестр и хороший гроб. Но случилась инфляция.
Мать плакала и причитала каждый вечер, что теперь денег не хватит даже на один гроб. Отец прикрикнул на неё:
– Как Керим хочешь ходить по улице?
Сосед Керим жил через несколько домов от них. Тронулся умом, когда случилась инфляция. С ужасом узнал, во что превратились его деньги, заработанные торговлей на небольшом рынке у автостанции. Много лет Керим раскладывал нехитрый товар и ждал автобусы, которые здесь останавливались. Усталые пассажиры выходили из салона на полчаса, прогуливались вдоль рядов и покупали у него что-нибудь.
Довольный, вечером он приходил домой и зашивал деньги в одеяло. Одеяло приятно шуршало по ночам и грело его мечтами о новом доме, об автомобиле «Волга», таком же, как у председателя колхоза. И вдруг в один прекрасный день деньги превратились в бумажки, непригодные даже для деревенского туалета.
Керим разжёг во дворе костёр и швырнул одеяло в огонь. Пламя быстро разгоралось и поднималось вверх, дразнило и показывало ему золотисто-красный язык. Угрюмые глаза Керима непрерывно наблюдали за задорной пляской огня, он долго смотрел и не отходил от костра. В голове всё быстрее и быстрее вращалось одеяло. Он представлял, как из него вылетают денежные купюры, кружатся и исчезают в воздухе. Давно наступила ночь, а Керим сидел на земле и задумчиво ворошил пепел деревянной палкой, еле тлевшей на конце.
На рассвете он поднялся, посмотрел на восток и начал тихо беседовать с Аллахом. Совершил намаз, запел и стал танцевать. Так он отныне проводил все свои дни. Пассажиры на автостанции смотрели на маленького старого узбека в грязном халате. Он хитро поглядывал на них, хлопал в ладоши и начинал танцевать. Жена плакала, а дети прятались по углам, когда он возвращался домой. Густав в каждый визит к родителям видел несчастного на автостанции и жалел его.
Вот отец и пугал мать:
– Танцевать хочешь вместе с Керимом?
Мать испуганно съёживалась, приходила в себя, замолкала и горестно вздыхала:
– Поди уж на улице не оставят, похоронят как-нибудь.
После денежной реформы перестали выдавать зарплату.
Густав приуныл. Смотрел ночами в потолок и думал, что делать. Безропотно брал у родителей продукты и тащил огромные баулы в городскую квартиру. Одно утешение: его не коснулась инфляция денежных знаков, потому что накоплений у него не было. У советского инженера зарплата – 140 рублей в месяц, этих денег хватало только на оплату коммунальных услуг, детского садика и продуктов. Иногда выкраивали копейки на игрушку Дэну, чтоб хоть ребёнок радовался. Тоскливо и скучно стало дома без зарплаты, без поездок на Алайский рынок и без сосисок с кабачковой икрой.
– Не ты один, – утешала его Инга.
– Но есть хочется, и запасов нет никаких.
И в один из таких унылых дней к ним заявился Василий.
– Сто лет в обед, – поздоровался он, стиснув Густава своими ручищами.
– Привет, – кисло ответил Густав, морщась при мысли, что сейчас придётся изображать веселье и смеяться.
Здоровенный Василий был украшением любого застолья, сам хохотал и других веселил, рассказывая о своих приключениях.
– Не буду тянуть кота за хвост. Поступило предложение…
Уже через пару недель Густав трясся в поезде. Не удержали даже причитания жены. Зато решились сразу все проблемы: не чувствовать себя виноватым, что Дэн бегает в коротких штанишках, не тащить продукты от стариков, не думать об отсутствующей зарплате.
– Ничего сложного нет, – в который раз убеждал его Василий, – и зазорного тоже.
– Ну да, торгашом стану, как Керим, только с красным дипломом инженера-программиста.
– Да забудь ты про свой диплом и про Керима тоже, побродит и придёт в себя – тебе уступит место.
За окном проплывали деревья с поникшими листьями. Осень разукрашивала их как могла, небрежно и размашисто, срывала с веток и бросала вниз. Густаву казалось, что он такой же, как эти листья, усталые и пожухлые. Куда его несёт, он не знал – и боялся.
– Давай вещи собирать, скоро наша станция, – прервал его размышления Василий. Через полчаса они спрыгнули на перрон. Шахин, Шах, как стали называть его друзья, торопливо шёл им навстречу. Он почти не изменился, только стал немного полнее, солиднее. Улыбаясь, сгрёб их в охапку:
– Наконец-то приехали ко мне!
Прежде, в студенческие годы, они были неразлучны: жили в одной комнате в общежитии, учились в одной группе на том же курсе. Приезжим издалека считался Шах, а Василий и Густав жили недалеко от Ташкента. Почти каждую субботу ребята уезжали к себе по домам, а Шах оставался в общежитии. В первое время друзья и не догадывались, что он подрабатывает – разгружает железнодорожные вагоны по выходным дням. Они удивлялись, как Шах выживал на одну только студенческую стипендию, и спросили его об этом.
– Ноги давно протянул бы на одну стипендию, я ещё вагоны разгружаю. Платят хорошо, и продукты перепадают. Первый год был тяжёлым, думал, что кости все переломал, а потом привык, вон какие мышцы накачал! – Шах картинно согнул руку в локте, присел и засмеялся. – Сейчас больше с бумагами вожусь. Помогаю бригадиру сводить концы с концами в отчётах и зарплатных ведомостях, короче, грузчик с ручкой в руках.
