«Мещера? — переспросил один из наших друзей. — Это где болота и комары?» — «Нет, — возразил Другой, — Мещера–это леса, которым нет ни конца ни края». А третий начал читать Есенина:

О Русь — малиновое поле

И синь, упавшая в реку, —

Люблю до радости и боли

Твою озёрную тоску.

Так какая же она, настоящая, всамделишная Мещера?

Мы много раз уже бывали здесь и летом, и осенью, и зимой. И всё–таки не рискуем ответить на этот вопрос одним словом, настолько разнообразен и красив, настолько обширен и изменчив Мещерский край.

Мещера — это леса. Огромные и необозримые, они некогда тянулись от Чернигова и Брянска до знаменитых муромских лесов, славившихся своей глушью и соловьями–разбойниками. Леса разные: то сосновые боры на высоких песчаных холмах, застланных коврами из хвои и шишек, то могучие дубравы по берегам рек и озёр, то стройные белоствольные берёзки вперемежку с осинником и ольхой. Сосновые боры раскинулись широко и привольно. Идёшь по лесной дороге и видишь насквозь этот бор, пронизанный ниточками солнечных лучей. Остановишься, вдохнёшь в себя свежий, пахнущий смолой воздух и подумаешь: до чего же хороши и эти песчаные косогоры, и эти сосновые боры, где даже в ветреную погоду всегда тихо и спокойно.

Но юркнула дорога вниз, в темноту, и пропали сосны. Вокруг сумрачно и тихо, пахнет сыростью и грибами, и начинает хлюпать под ногами болотная жижа. А слева и справа уже бегут нескончаемой вереницей хилые берёзки и тоненькие осинки на мохнатых кочках, и уже атакуют тебя несметные полчища неизвестно откуда взявшихся беспощадных мещерских комаров.

И сосновые боры — это Мещера, и комары — Мещера, и болота–тоже Мещера. Называют их здесь — мшары. Заросшие березняком, осинником и высоченной, в человеческий рост болотной травой–это настоящие болотные джунгли нашей средней полосы. В них можно плутать многие километры, пока набредёшь на какой–нибудь отдалённый кордон лесника.

Однажды мы заблудились вот в таких мшарах. Шли из Жуковских Выселков в сторону деревни Горки, приютившейся на берегу лесной реки Пры. Шли сосновым лесом по песчаной ноздреватой от дождя дороге. Но не заметили поворота налево и прошли по тропе прямо. Дороги в Мещере тоже особые, не похожие на подмосковные. Кажется, идёшь по отличному просёлку, по которому не то что на лошади–на машине ездят. Уж куда–куда, а к деревне–то она наверняка приведёт. Но дорога, словно поддразнивая, упирается вдруг в огромное болото с копнами скошенного сена и, описав круг, поворачивает обратно.

Вот тут–то мы и почувствовали по–настоящему, что такое мшары. Под ногами хлюпала вода, осока хлестала по лицу, а впереди плотным частоколом стоял сухой, как бамбук, березняк. Ломался он с гулким треском, похожим на звуки ружейных выстрелов. Мы с трудом, зигзагами, пробирались по мшарам, оставляя позади себя длинную змеиную просеку. К вечеру наткнулись на заброшенный шалаш косарей на небольшом песчаном холмике, возвышающемся над болотом, и заночевали там. Где–то вдали раздавались тревожные шорохи, шуршали в траве змеи, и ветер стонал в зарослях осинника. Только на следующий день мшары выпустили нас из своих объятий, и мы выбрались на. дорогу. Посмотрели на карту и ахнули: за это время мы отмахали по мшарам около двадцати километров.

Но Мещера — это не только сосновые боры и болота. Мещера — это и «синь, упавшая в реку», и стога сена на пойменных лугах, и лесные озера, заросшие тростником и осокой.

Весной, в половодье, реки выходят из берегов и разливаются по заливным лугам, затопляя мшары и прибрежный березняк, и дубравы по берегам. Связь между деревнями прекращается. Только на лодках можно пробраться по этому огромному морю воды.

В бешеном круговороте плывут бревна, вывороченные с корнем деревья. Бобры, норы которых заливает водой, спасаются на заранее построенных плотиках, а лоси отсиживаются на немногих, оставшихся сухими бугорках. Наверное, потому и называют в Мещере эти песчаные бугорки «островами». Даже когда схлынут вешние воды и они снова оказываются на сухом месте.

Но вот реки, словно обессилев, входят в берега и начинают течь медленно и степенно. Рек здесь много, и все они имеют какие–то симпатичные, по–домашнему простые названия: Бужа, Кадь, Гусь, Поля.

Наступает осень, и Мещера, как заяц–беляк, меняет свою окраску.

Заря холодней и багровей.

Туман припадает ниц.

Уже в облетевшей дубраве

Разносится звон синиц.

Тихо увядает лес. Осины и клёны в последний раз надевают яркие, как крестьянские платки, наряды: красные, жёлтые, багряные. Опадают листья в дубравах. Холодный ветер гонит их по лесным просекам, заваливает доверху канавы да лощины. Ночью листья покрываются инеем. Хмурые тучи нависают над опустевшим лесом. А где–то вверху тревожно курлыкают журавли, прощально помахивая крыльями. Значит, зима уже у порога…

Среди тех, к кому мы обратились с анкетой, был и ещё один товарищ. Он смущённо потоптался на месте и как–то неуверенно посмотрел на нас: «Что такое Мещера? — переспросил он. — По–моему, это где–то в Сибири».

Странное дело, но и многие другие наши друзья тоже не могли сразу ответить, где же находится этот удивительный лесной уголок. А расположен он совсем недалёко от Москвы, и, для того чтобы добраться до него, нужно потратить всего несколько часов.

Давайте посмотрим на карту, обыкновенную географическую карту Подмосковья. Зелёные пятна — это леса, жёлтые–луга и возвышенности, тёмные кружочки — населённые пункты с мелкой паутиной расходящихся от них шоссейных и просёлочных дорог. Причудливо извиваются реки: Москва–река, Клязьма, Ока. Вот здесь, в огромной излучине Оки, и раскинулась гигантским зелёным треугольником Мещерская низменность, нацеливаясь своим остриём в пригороды Москвы. Северная сторона этого треугольника ограничена рекой Клязьмой, юго–западная и южная Москвой–рекой и Окой, а основание треугольника покоится на Судогде и Колпи — реках, омывающих Мещерскую низменность с востока. С севера на юг этот треугольник разрезается цепочкой Клепиковских озёр и синенькой змейкой реки Пры.

Миллионы лет назад на том месте, где сейчас расположена Мещерская низменность, было море. Потом море отступило, оставив после себя залежи глины, песка и мергеля. В ледниковый период вся приокская территория оказалась покрытой, словно панцирем, толстым слоем льда. Огромные ледниковые лавины, надвигаясь с севера, превратили Мещеру в плоскую равнину с небольшим уклоном к Оке. Когда ледник растаял, наносы песка образовали толстую песчаную подушку, под которой начинались водонепроницаемые слои юрских глин. Они–то и задерживали влагу, являясь как бы дном гигантского глиняного подноса. Отсюда и болота, и бесчисленные водоёмы, и мелководные мещерские озера.

Своё название Мещерская низменность получила от древнего финского племени мещеры, обитавшего здесь наряду с мордвой и муромой ещё до появления в этих местах славян. Мещеряки жили в основном по берегам рек и озёр, занимались скотоводством, охотой, рыболовством и земледелием.

Мещера и мурома, являющиеся предками современной мордвы, по–видимому, уже тогда имели общий Язык. Один из крупнейших военачальников Ивана Грозного, Князь Курбский, вспоминая о своём походе через рязанскую землю, пишет: «А нас послал тогда Иван Грозный с тремя на десять тысяч люду через Рязанскую землю и потом через Мещерскую, иде же есть мордовский язык».

С IX—Х веков коренных жителей этого края стали вытеснять славянские племена вятичей и кривичей. На месте старого поселения мордовского племени эрзя, родственного племени мещеры, возник город Рязань — столица вятичей. Учёные предполагают, что это название славяне позаимствовали у племени эрзя (Рязань — это славянская форма слова «эрзань»). Между прочим, так зовёт себя одна из ветвей мордовского народа и сейчас.