– Расскажем им, запоим их и заставим написать и раззвонить во все колокола.

Караулов подсел к Надежде Ларионовне, жалобно склонил голову набок и заговорил:

– Божество мое, не покидайте меня. У меня в театре вы, так сказать, возникли, у меня расцвели, у меня и продолжайте цвести. Не ездите в Курск. Плюньте на Голенастова. – Ах, боже мой! Да должна же я, наконец, сделаться настоящей актрисой! – вскричала Надежда Ларионовна. – У него большой театр.

– Вы и у меня сделаетесь настоящей актрисой. Вы уже теперь настоящая актриса. Завтра закатим угощение рецензентам, и вознесут они вас выше небес.

– Но ведь Голенастов дает четыреста рублей в месяц.

– Голенастов – мошенник, он только сулит, а сам никому жалованья не платит. Он три раза прогорал, два раза от долгов бегал и всю труппу на бобах оставлял. Ну, я вам дам двести рублей и два бенефиса в зимний сезон.

Караулов махнул рукой.

– Ах, какие вы, право… – отвечала Надежда Ларионовна. – Мне деньги нужно, мне жить нечем, а жить хочется хорошо. Еще если бы обожатель был хороший да щедрый…

– Надюша! Все тебе будет, все, что только душенька твоя захочет, останься только, – начал Костя.

– Ах, подите вы! Слышали уже… На посуле-то вы, как на стуле, а как дойдет дело до настоящего – сейчас: погоди да погоди! – раздраженно проговорила Надежда Ларионовна.

– Ротонду просила – купил, лошадей просила – лошади завтра будут.

– Становитесь, Константин Павлыч, на колени и упрашивайте. Я сам стану.

Караулов опустился на колени и дернул за пиджак Костю. Тот тоже стал.

– Ах, какие вы шуты гороховые! – хохотала Надежда Ларионовна. – Вот шуты-то!

Она так и заливалась смехом.

– Надюша! Квартиру тебе всю заново обмеблирую. Просила бриллиантовую брошку – брошку куплю, – продолжал Костя. – Ведь ежели бы денег у меня не было, а то деньги у меня теперь есть, денег достаточно. Спроси Адольфа Васильича. Он мне даже сам предложил новую меблировку для тебя.

Шлимович смотрел на эту сцену, кривил рот в улыбку и по привычке почесывал указательным пальцем свой пробритый подбородок.

– Правда это, Адольф Васильич? – обратилась к нему Надежда Ларионовна.

Тот сделал гримасу и отвечал:

– Я достану меблировку, не знаю только, согласится ли Константин Павлыч на мои условия.

– На все, на все согласен! – вскричал Костя. – Когда же я на ваши условия не соглашался!

– Сколько вы Костюшке сегодня денег достали? – спросила Надежда Ларионовна.

Шлимович пожал плечами и кивнул на Караулова.

– Это коммерческая тайна… При посторонних не говорят, – отвечал он.

– Здесь нет посторонних и нет тайны.

– Если так, то, пожалуй, скажу. Две тысячи. Он просил две тысячи, две тысячи я ему и достал.

– Товаром? – допытывалась Надежда Ларионовна.

– Ах, боже мой, какие вы любопытные! Деньги у Константина Павлыча уже теперь есть, будут завтра и еще.

– Завтра, завтра ты уже можешь обновить и твою новую ротонду, и твою новую бриллиантовую брошку! На паре рысаков обновишь! – вскричал Костя.

– Посмотрим, – улыбнулась Надежда Ларионовна.

– Фея! Неземная фея! Так можно получить от вас слово, что вы остаетесь у меня? – спрашивал Караулов, ударяя себя в грудь кулаком. – Двести рублей в месяц, два бенефиса…

– Погодите, дайте подумать.

– Еще думать! Да воззрите вы на своих рабов-то, приниженных, коленопреклоненных, пред вами стоящих и ожидающих от вас милости!

– Встаньте, встаньте, господа. Нехорошо. Могут лакеи войти. Сейчас ужин подавать начнут.

– Не встанем, пока не услышим милостивого решения. Не вставайте, Константин Павлыч.

Костя потянулся к руке Надежды Ларионовны. Та ударила его ладонью по лбу. Шлимович засмеялся.

– Все стерплю, согласись только, – просил Костя.

– Надежда Ларионовна, согласитесь, – повторял Караулов. – Адольф Васильич, просите и вы.

– Вставайте. Я после ужина скажу вам ответ, – пробормотала Надежда Ларионовна.

Костя и Караулов поднялись с колен.

– Тяжелая вы, барынька, тяжелая, – говорил Караулов.

– Врете вы. Во мне и трех пудов нет, – отшучивалась Надежда Ларионовна.

Подали ужин. Когда было выпито еще по две-три рюмки, Шлимович тронул Недежду Ларионовну за руку и сказал:

– Мой совет вам, мадемуазель Люлина, – оставаться. Всякая птичка делает себе гнездо. Что хорошего, если сегодня здесь, завтра там?..

– Браво, браво, Адольф Васильич! – раздался голос Кости.

– Слышите, как умные-то люди рассуждают! – кивнул Караулов на Шлимовича.

– Как хотите, – продолжал тот, – а лучше Петербурга города не найти. В Петербург-то из провинции люди как стремятся, а вы хотите ехать в провинцию.

– Верно, верно, Адольф Васильич.

В двери кабинета раздался стук. Кто-то спрашивал басом:

– Можно войти?

Караулов вскочил с места и отворил дверь. На пороге стоял толстый интендантский чиновник и говорил:

– Простите, господа, но не могу удержаться, дабы еще раз не преклонить головы перед звездой первой величины и не отдать должную дань искусству. Можно войти?

– Милости просим, – отвечал Караулов.

– Еще раз простите, господа. Может быть, это и дерзость так врываться, но не утерпел. Мадемуазель Люлина! Вы прощаете? – обратился он к Надежде Ларионовне.

– Очень рада. Прошу покорно, – отвечала та.

– Я, господа, с приношением. С пустыми руками входить в храм феи считаю неприличным, – продолжал интендантский чиновник и, обратясь к стоящему сзади него лакею, сказал: – Вноси!

Лакей внес поднос с тремя бутылками шампанского.

– С какой же это стати? Зачем? Мы и сами в состоянии… – заговорил было Костя, но Караулов дернул его за рукав.

– Откупоривай! – махнул лакею интендантский чиновник.

Хлопнула пробка.

– Полковник! – воскликнул Караулов. – Вы совсем кстати. Присоедините свою просьбу к нашим просьбам и умолите фею, чтобы она нас не покидала. Мадемуазель Люлина хочет ехать в провинцию.

– В провинцию? Что за вздор! Только что мы открыли на горизонте звезду первой величины, и эта звезда хочет исчезать? Не пустим, не пустим. Ляжем на рельсы железной дороги и загородим путь. Господа! За здоровье звезды первой величины!

– Ура! – заорал Караулов.

– Нет, нет, мы вас не выпустим, покуда не отпразднуем вашего бенефиса, – продолжал интендантский чиновник, чокаясь с Надеждой Ларионовной. – В бенефис ваш мы должны вас оценить по достоинству, воздать должное должному и тогда с Богом… Как ехать, когда я уже подписку на подарок начал!.. Не пустим, не пустим…

– Я остаюсь, – прошептала Надежда Ларионовна.

Караулов и Костя бросились целовать у ней руки.

Пир длился долго. «Увеселительный зал» был уже заперт для публики, а в кабинете все еще пировали. Когда расходились по домам, Надежда Ларионовна шепнула Косте:

– Вы паинька сегодня. Сегодня я вам позволю проводить меня домой.

Костя был на верху блаженства.

Только утром, часу в шестом, явился Костя домой. Хмель еще не вышел у него из головы. В голове у него шумело, в глазах мелькали какие-то огненные языки. Подъезжая к дому на извозчике, он взглянул в окна своей квартиры. Все окна были освещены. Костя вздрогнул. Как электрическая искра пробежала у него по всему телу.

«Господи! Уж не умер ли старик?» – мелькнуло у него в голове.

Он быстро выскочил из саней, сунул извозчику деньги и, спотыкаясь, ринулся в калитку ворот. В калитке стоял караульный дворник в тулупе.

– С дяденькой Евграфом Митричем очень худо, Константин Павлыч, – отрапортовал он. – Час назад еще причащали и исповедовали. Сейчас только священник ушел.

– Жив еще? – торопливо спросил Костя.

– Живы-то живы, но уж, кажется, совсем… кончаются.

Костя поспешно побежал по черной лестнице. Тронув дверь квартиры, он увидел, что она не заперта, и вскочил в кухню. В кухне кухарка ставила самовар. На столе в большой бадье лежал нарубленный кусками лед. Около бадьи стояла дочь Настасьи Ильинишны Таиса и накладывала мелкие куски льда в гуттаперчевый пузырь. Кухарка и Таиса молча укоризненно посмотрели на Костю. Тот, стараясь избежать их взглядов и тоже молча, проскользнул в комнаты.