Мертвая тишина воцарилась на арене цирка Дафара. С тихим шуршанием на грязный и мокрый песок вокруг него, на его разорванные недавними молниями, светло-серым дымом и паром выделяющиеся на фоне пустынного города дома, ложились недавно поднятие бушевавшей в его центре бурей ткани цирка, и с редким шумом рушились части самого цирка вокруг арены, чаще падая в песок, и оттого не создавая много шума. Песок уже осел на руинах цирка, покрыв искрящимся от света серебряного диска луны выше своим слоем каждый миллиметр вокруг арены, в том числе теперь будто растворенный в окружающем, теперь совершенно спокойном, воздухе, также блестя им на свету. Едва заметная песчаная завеса столбом тянулась от центра арены на многие десятки метров в высоту, и те же десятки метров во все стороны. Потолки и стены, ложа и трибуны, весь цирк вокруг был разорван в клочья силой обозленной природы, и горой мусора минимум в пять метров высотой его части теперь лежали вокруг арены, закрывая вид на арену городу, будто отделяя от него цирк.

Лишь одна вещь на той арене нарушала накрывшую ее с головой звенящую тишину, разрывая ее звуком особенно активно ссыпающегося песка в одном месте, преобразуя ровную песчаную гладь сначала в небольшой бугорок, а затем и вовсе поднимаясь над ней. Сдавленный и болезненный кашель окончательно прервал властвование тишины над недавним полем боя, представляя перед ним того, кто и стал причиной образования того покоя после страшной бури. Прерывистое тяжелое дыхание сопровождалось сильной дрожью горки песка на горбу той кучи, что теперь, с каждой секундой того дыхания ссыпая с себя песок, все больше, на фоне окружающей пустоты, становилось больше похоже на образ человека. Он стоял на четвереньках, одной рукой упираясь в песок под самым своим напряженным лицом, а другой рукой держась за покрытый тем же песком, но уже алым от крови, живот. В его голове все еще стоял звон от последней атаки Бога Природа, и в глазах все еще было темно от света его молний. Несколько секунд он безрезультатно пытался отдышаться, каждым вздохом разгоняя в стороны от себя песок ниже, в один миг протянув перед собой истерзанную мощью окто Серпиона правую руку, рассмотрев ее еще размытым зрением, так и смешивающим между собой красные и серебристые от света краски той руки. От центра ладони во все стороны его рука была будто разорвана, треснута, и на песок ниже из нее большими черными каплями капала кровь. Сам песок вокруг, как и покрытый им после дождя он сам, как окружающая ночь, и будто как само Черное Пламя – все вокруг него было черно. Того же цвета теперь казались и его потонувшие в бездне смятения мысли. В последний момент, понимая, что ему не хватит сил остановить атаку Серпиона, Френтос прибег к использованию Синего Пламени, с его помощью одной рукой остановив оружием врага, а остатками внутренней силы защитившись от сжавшей его ледяными тесками злобной бури. Вода, как проводник электричества, сделала свое дело, и статический заряд золотого копья Серпиона буквально закоротил Френтоса, не позволив ему правильно использовать свои силы, лишь частично поглотив пробивную силу последней атаки, направленной ему в живот. От его верхней части одежды уже совсем ничего не осталось, его торс прикрывал лишь налипший на мускулистое смуглое тело мокрый песок. Пусть Френтос и остановил само копье рукой, нечто вроде ударной волны серьезно ударило по его животу, а руку до самых костей прожгло молнией. Он чувствовал ужасную боль и усталость во всем теле, и потому еще скрипел мелким песком на зубах, будто корчась от боли, каплями горячего пота оставляя на лбу разводы покрывшего его грязного песка. Он понимал, что все могло закончиться куда хуже, и эта мысль не давала ему покоя, хоть и возвращала его к реальности. По крайней мере он был еще жив, осматривался вокруг, и уже приметил на окружающей его песчаной глади нечто, что мгновенно оторвало его от мыслей о собственной судьбе, и даже помогло ему частично забыть о боли. Разгибая совсем уже неподатливую спину, он разогнулся, теперь сидя держась обеими руками за живот, все еще болезненно качаясь с каждым мощным вздохом, от боли еще щуря один глаз.

– Ну что…остыл? – с большими паузами на вздохи, чуть подняв голову, спросил куда-то вперед он.

На самом краю арены, под обрушившимися с последним ударом Серпиона ржавыми железными воротами, откуда сам Серпион на арену и выходил, резкой дрожью другая кучка обгорелого песка ссыпалась с особенно яркого от света луны, переливающегося золотом треснувшего доспеха Серпиона, и в тот же миг оттуда на Френтоса устремился взгляд полузакрытых бессильных глаз их владельца. Он распластался на песке как раз прижавшись спиной к тем воротам, правой рукой все еще сжимая невидимое от песка копье, почти не дыша, не шевелясь, глядя уже на собственное тело, в частности свой золотистый доспех под слоем окровавленного песка. Он выглядел ужасно даже по меркам мертвецов, и очень кстати теперь подходил под описание «краше в гроб кладут». Его белокурое и островками покрытое песком лицо было уже совсем бледным, под глазами выросли синюшные отеки – использование последней атаки буквально выжало его как старую губку, и он едва ли теперь вообще был похож на человека. Чудом было уже то, что в таком состоянии он еще оставался в сознании и даже частично еще мог двигаться. Отпустив копье под песком, с большим усилием своей поврежденной правой руки, от боли сжимая зубы и решетку позади себя левой рукой, капая кровью изо рта на песок перед собой, он сдвинул небольшую горстку того песка на своей груди, чтобы разглядеть под ней свои доспехи, на которые также мгновенно начала капать его кровь. Доспех был буквально разорван, и его нагрудник, потрескавшийся, потерявший небольшие кусочки в трех разных местах, едва держался на его с каждым вздохом поднимающейся груди. Не то от боли телесной, не то от душевной, в уголках его покрасневших от изнеможения и напряжения золотых глаз начали накатываться слезы.

«Твой доспех сломан? Разве этого достаточно, чтобы сломить твою волю?» – звенел в его голове голос из далекого прошлого, принадлежавший человеку, некогда спасшему его от гибели, и так же спасшему от забвения его родные земли, будущего Бога Смерти, Лиисеркима Чеистума. – Я могу отвести тебя туда, где другие великие люди создадут для тебя новый доспех. Мы дадим тебе новую волю. Вместе мы положим конец ужасу природы, что наводят по миру имтерды. Тебе лишь нужно взять мою руку…»

Он еще помнил тот день, когда один из Горных Владык имтердов, Тес, сжигал родные ему леса, и когда он, собрав в кулак всю свою силу уже умелого октолима, отчаянно бросился на отряд имтердов Теса, и так же как сейчас впал в отчаяние потерпев поражение. Чеистум спас его, и отвел на Запад, сам там же, после разговора с Верховным Властителем людей Нисом, получив титул Бога, и поделившись таковым титулом с молодым Серпионом. Его доспех был выкован Демонами в городе Синокине, под руководством мастера-кузнеца, тогда еще не обладавшего собственным окто, Чеисомом Думой. Крепчайший доспех, что когда-либо видел мир, из уникального сплава золота и вольфрама, закаленный в пламени окто его новых товарищей, будто впитавший тогда частичку их воли. Доспех, идеально подходящий для настоящего Бога Природы, пропускающий и будто усиливающий его молнии, в то же время крепкий и теплоемкий, легко выдерживающий любые проявления шального окто хозяина. Доспех, который Серпион никогда не надевал после самого Великого Спуска, и который надел, казалось, в последний раз в жизни для боя с Бездной, надеясь, что, хотя бы, он сможет придать ему решимости в бою со злом, и поможет ему выдержать ее всепоглощающую тьму.

Но доспех его был разбит вместе с его волей, и теперь, из сиявшего золотом в лучах солнца, перед боями с врагами природы, превратился в блеклую, стертую песком, покрытую собственной кровью хозяина, поломанную груду желтого металла. Даже доспех не дал ему достаточно решимости, чтобы победить в этой битве. И даже до самой битвы Серпион дойти не смог – он потерпел поражение еще прежде, чем сам Правитель Бездны показался ему и его противнику.