Проверять вдруг решили отдаленную часть. Ни с того ни с сего гнать целую штабную команду в глушь, к черту на куличеки – такова была поставленная задача. Артсклады – в них и собирались наводить марафет – числились как обыкновенное хранилище военного имущества. Для текущей штабной текучки жизнь гарнизона не имела никакого значения. Странно было то, что о складской части вообще вспомнили именно сейчас, после лета и отпусков, когда работы в штабе и без того было невпроворот. Готовились переводы, шла подготовка к учениям у северных границ, перекраивались целые отделы. Перестановки наверху, начатые до отпусков, а от них всегда попахивало неприятностями, оборачивались извечным переполохом во всех управлениях и соподчиненных службах.

Необычной офицерам представлялась и организационная составляющая поездки. Им предстояло лететь, а не ехать. В непосредственном служебном окружении генерала все прекрасно знали: Серпухов никогда не летал, лишь в редких случаях. Поговаривали, что в молодости генерал пережил авиакатастрофу, остался цел, но с тех пор имел «пунктик». А поэтому всегда, когда это было возможно, предпочитал поезд, несовременное, но надежное и спокойное средство передвижения. Поездку в мягком вагоне под вечер скрашивала бутылка водки или коньяку. Генерал обычно звал к себе в купе. Сопровождавшие его офицеры с воодушевлением распивали с начальником припасенную выпивку и даже научились брать с собой свертки с домашними котлетами. Традиция давно была принята на вооружение. Для некоторых не было секретом, что Серпухов притормаживает по службе офицеров, которые плохо переносят спиртное. Но кто любит трезвенников? Разве что, их жены. Генерал явно не относил этот тип к контингенту, на который готов был опереться.

Особый эффект на подчиненных произвело и то обстоятельство, что командующий округом выделил личный борт. Всё это лишний раз напоминало, что Серпухов, занимавший в штабе округа неброскую должность, являлся далеко не последним штабным исполнителем. Командующий не одарил бы такой милостью человека, которого не ценили бы где-то выше. Отсюда нетрудно было вывести и всё остальное: безбедная, наперед прокатанная карьера стелилась перед генералом Серпуховым красной дорожкой. На что еще жаловаться? На то, что не очень везло в семейной жизни? Но часто ли это зависит от карьеры?

Серпухов был женат дважды. От первого брака он имел сына, по слухам литератора; годы назад единственный отпрыск чуть было не эмигрировал на Запад. Кое-кто из бывалых штабных служак знавал и первую жену генерала, и вторую. Поговаривали, что последняя была необычайно красивой для жены военного и не имела отбоя от высокопоставленных ухажеров. Не случайно она подала на развод и вышла замуж за сослуживца мужа. И не случайно нового мужа стали прижимать: вскоре он впал в опалу и тянул лямку до выслуги лет на китайской границе. Серпухов не любил прощать просто так, за красивые глаза, и явно поднасолил сопернику. Эта репутация, как хвост тянувшаяся за генералом, вызывала понятную натянутость и даже осторожность в отношениях с ним сослуживцев. Личная жизнь не клеилась, но Серпухову слишком везло по службе.

Из всех офицеров, вызванных в кабинет генерала, лишь один полковник Рамушкин, которого подняли из постели, не дав ему отлежаться после только что перенесенной пневмонии, мог догадываться об истинных причинах внепланового турне.

По окончании совещания, выдворив всех за дверь, Серпухов попросил полковника остаться:

– Владимир Генрихович, я вот что хотел… Садись… – Серпухов снял очки, скользнул вопросительным взглядом по лицу подчиненного.

Рамушкин занял место напротив.

– Читай. – Генерал протянул бумагу.

Полковник пробежался глазами по документу и с удивлением уставился на начальника.

– Да-да, вот так. Тыловики наши отличились. У них там кино. Насмотрелись… Кто-то приторговывает имуществом. Да как бы не оружием. Но это строго между нами. Наши ведут расследование. По линии ГРУ, без шума. А мы пока должны проверить по нашей линии, чтобы не было нареканий. А то потом начнется… В курсе только ты и я, прими во внимание. Если заметишь что-то существенное, докладывай мне. Всё ясно?

– Ясно, товарищ генерал.

– И вот еще что…

Чтобы переполоха не началось, я местные власти попросил охоту организовать. Что думаешь?

– Отличная идея.

– Так что ружьишко прихвати с собой.

Рамушкин кивнул.

– Возьму. Обязательно. Амуницию какую лучше брать? – уточнил полковник.

– Всяких возьми. – Серпухов отвел взгляд в окно. – По мелочи. Что там может быть? Птица, заяц… Давно охотился в последний раз?

Рамушкин помедлил и обезоружено, немного как школьник, почувствовавший, что ему простят невыученный урок, признался:

– Да еще с Сибири. Давно.

– Этим летом?

– Нет, с прошлой зимы. С отпуска.

– Ну вот и отлично. Проветримся. – Серпухов надел очки и открыл на рабочем столе бумаги. – Можешь идти…

Осенившее полковника Рамушкина предположение, что Серпухов решил побарствовать за счет Минобороны, не могло не промелькнуть у него в голове. Даже в деле такой важности генерал не мог удержаться от злоупотребления своим положением и охоту, скорее всего, попросту приурочил к командировке. Сочетать приятное с полезным в штабе умели. Но бывает ли в верхах по-другому? И кто рассудит по справедливости, что для людей, близких к власти, можно считать заслуженным, а что злоупотреблением? Где эта грань? И кто мог провести здесь четкую черту?

Однако генералу следовало отдать должное: он злоупотреблял не чаще чем другие. В отличие от многих Серпухов имел безукоризненное чувство меры и никогда не переступал известной черты. Это отличало его от других штабных чинов. Кроме того, Рамушкин прекрасно знал о давнем пристрастим Серпухова к охоте, как и Серпухов знал о слабости к охоте полковника Рамушкина. В позапрошлом году Серпухов даже пригласил его с собой в два выезда, а после этого стал ему заметно благоволить.

Стоит людям подловить друг друга на каком-нибудь пороке, слабости, как их начинает связывать порука. От порока до поруки – один шаг. Однако не склонный по натуре к переливанию из пустого в порожнее, Рамушкин остановился на простом и привычном для себя выводе: в мире непрерывных причинно-следственных связей не бывает одной доминирующей причины. Причин так же много, как и взаимосвязей. И каждая из этих причин в равной степени может быть весомой и значимой, поскольку взаимодействие зиждется не на отрицании, а на зависимости одной составляющей от другой – на естественной иерархии вещей, которая свойственна самой природе.

Что-то в этом духе сын-студент недавно цитировал ему из «Войны и мира», пытаясь доказать бесполезность высшего образования в том виде, в котором оно предлагается сегодня в России.

Осень выдалась поздняя и недождливая. По центральным областям уже прошли первые заморозки и зарядили туманы. Но полесья, полыхающие средь бела дня, как костры из сухостоя, даже в равнинных областях временем еще не тронуло.

Природа будто проштрафилась и не знала, куда деваться, чем расплачиваться за свое верхоглядство. Впопыхах, немного по-женски, она замазывала всем глаза, задаривая напоследок всем, чем умела.

Леса стояли в выжидании. Расстояние выстрела – эта дистанция почему-то всегда отделяет в России леса и рощи. Отчего они и напоминают иногда зачинщиков какой-то пагубы, да еще и прозревших, которым вдруг открывается безнадежность задуманного, но уже не удается повернуть всё вспять. Время как всегда упущено.

В южной полосе засуха держалась с мая, и поля в этом году убирали выборочно. Год выдался неурожайный, зима предстояла трудная. Но для приросшего к земле местного люда, который жил одним днем, погодой и больше зависел от божьих прихотей, чем от качества химикалий, от засухи жизнь лишь упрощалась. Да и появлялась наконец возможность заняться как следует своим собственным хозяйством.

Звеногов Пётр Андреич, первый егерь при местном охотничьем обществе, не просыхал от своих трудов всю осень. Хозяйственный сезон он заканчивал позднее всех своих соседей. На небольшой летней даче, которую ему удалось приобрести пять лет назад, в те времена, когда обзавестись клочком земли было еще возможно по распределению на работе или просто с дележа выморочного имущества, – Звеногов уже с осени готовился к весенним работам.