– Сейчас чайку попьем – и в Третьяковку!

– Ой, Ваня, даже и не знаю, – ответила Оксана, – я на Красную площадь хочу, в сердце столицы нашей Родины – Москвы.

– Да ты что, Оксана, в Третьяковке новая экспозиция выставлена! Обязательно надо! – весело проговорил Иван и поцеловал Оксану в щеку.

– А мне надо, Ваня, сапоги на манке обязательно, – ответила она спокойно.

– На чем? – спросил Иван удивленно.

– На манке. На такой белой подошве, югославские. Эх ты, москвич, ничего не знаешь! – ответила Оксана и засмеялась.

– А где их дают? – опять спросил Брагин.

– Так там и дают, на Красной площади, в ГУМе, – сказала Оксана и удивленно посмотрела на Ивана.

– Так пойдем – прогуляемся и купим. Здесь недалеко! – опять весело проговорил он. Они попили чаю, оделись и направились под ручку на Красную площадь. Прошли мимо расписанного Иваном доминошного стола, на котором уже стучали костяшками соседские мужики по случаю выходного. Мужики увидели молодую пару, поздоровались с Иваном, и кто-то из них спросил:

– А как же барышню вашу зовут, Иван Тимофеевич?

– Барышню зовут Оксана Владимировна, – звонко ответила, не поворачивая головы, Оксана, – привет пролетариям Москвы от рабочего класса Харькова!

И они, не останавливаясь, проследовали дальше. Перешли Москву-реку по Большому Замоскворецкому мосту и, пройдя мимо собора Василия Блаженного, направились в ГУМ. А там народу – как муравьев в муравейнике! Оксана покрепче ухватилась за руку Ивана, и они стали искать. Да где же продают эти женские сапоги югославские на манке? И ведь нашли! Правда, очередь была огромная. На первом этаже начиналась, а заканчивалась на третьем. Заняли очередь. Спросили, сколько стоят и сколько в руки дают? Им сказали, что дают одну пару в руки, а стоят они восемьдесят рублей.

– Ух ты, – проговорила Оксана, – а у нас в Харькове на толкучке сто восемьдесят просят. Спекулянты проклятые.

– А давай купим две пары, и дорогу оправдаем? – вдруг сказал, довольный своей смекалкой, Брагин.

– А можно? – спросила Оксана.

– Можно, Оксана! Все можно! – ответил Иван с важным видом.

– Тогда давай. Я их девчонкам из хора продам. С руками оторвут, – проговорила радостно Оксана и нежно прижалась к Ивану. Они простояли полдня, но две пары сапог купили. Потом прогулялись с коробками по Красной площади, и, счастливые, хоть и уставшие, потопали домой. Когда проходили по двору мимо доминошного стола, на котором соседские мужчины по-прежнему стучали костяшками, им кто-то крикнул:

– С обновками вас, Иван Тимофеевич и Оксана Владимировна!

– Давай играй, да рыбу не прозевай, любопытный ты наш! – ответила Оксана за себя и за Брагина.

И они поднялись в мастерскую. Скинув пальто, Оксана опять принялась мерять сапоги, а Иван полез на крышу кормить птиц. Когда он спустился, то почувствовал вкусный запах жареной картошки. Оксана стояла в новых сапогах у плиты и бойко колдовала над сковородкой. Такой вкусной картошки, пожаренной на сале с лучком, Иван в жизни своей не пробовал. А оставшиеся со вчерашнего дня соленья и «старочка» сделали ужин незабываемым. Обмыли сапожки, покушали и бегом побежали в спальню. Потом встали, доужинали, и опять ночевать.

Выключая свет, Брагин снова посетовал – мол, жаль, что не поспели в Третьяковку. Ну да ничего, завтра сходим. Забрался в теплую постель и прижался к Оксане.

– А я ведь завтра уезжаю, Ваня, в 16:05, – тихо проговорила она.

Иван помолчал немного, а потом спросил:

– А может, останешься?

– Нет, не могу, в понедельник на завод надо, – ответила Оксана.

– А ты съезди, рассчитайся с завода, да возвращайся, – произнес Иван решительно.

– А не пожалеешь? А как надоем или ты мне надоешь? Я ведь не сапожки, не выкинешь в окошко, – негромко промолвила Оксана.

– Вовек не пожалею, – ответил Иван, обнял нежно девушку и поцеловал.

Проснулись они поздно, и Оксана сразу принялась укладывать чемодан, а Иван неумело пытался помочь. Кое-как утолкали все. Позавтракали и снова отправились в спальню. В два часа Оксана заволновалась: мол, надо ехать на вокзал. Брагин возражал: мол, еще рано. Но Оксана настояла ехать. Собрались, присели на дорожку и вышли во двор. Прошли мимо доминошного стола, где по-прежнему отдыхали соседские мужики. Кто-то из игроков опять крикнул:

– Уезжаете, Оксана Владимировна? Счастливого пути!

– Вытри слезы и не плачь, я куплю тебе калач, – ответила Оксана и все так же гордо, не поворачивая головы, добавила: – А если будешь плакать, куплю говенный лапоть.

И мужики за столом заржали во все горло. А кто-то произнес, смеясь: «Вот так бой-баба, любого отбреет! Возвращайтесь скорее, Оксана Владимировна».

Но Иван с Оксаной этих слов уже не слышали. Они вышли на Большую Ордынку, поймали частника и поехали на вокзал. Приехали рановато, прошли на перрон и стали дожидаться поезда.

– А почему ты вначале меня все звала «москвич»? – вдруг спросил Иван.

– А тебя все девки в хоре москвичом зовут. Запал, говорят, Оксана, на тебя москвич. Один Славик тебя художником звал, – ответила Оксана.

– Так я и есть художник, – проговорил Брагин и посмотрел на девушку с любовью.

– Да какой ты художник, Ваня? Художники вон портреты рисуют, чтоб лица запомнить навечно, а у тебя все сказки, фантазии. Несерьезно все это, москвич, – произнесла Оксана с ухмылкой.

Подошел поезд.

– Ну что, Ваня, будем прощаться по-свойски. Завтра позвоню вечером. Не обижайся, если что, – сказала Оксана и пошла в вагон.

Иван занес чемодан. Они поцеловались на прощание, и он вышел из вагона, немного осерчав. Поезд тронулся. Иван помахал рукой Оксане и пошел домой, рассуждая по дороге: «Портреты, значит? Ну, я тебе излажу портрет!» – уже весело подумал Иван.

Дома повесил свой кожаный плащ на крючок, сбросил солдатские ботинки и бросился к мольберту. Работал яростно и с удовольствием всю ночь. А когда на следующий день позвонил Сафрон и спросил: «Как дела, как муза твоя Оксана?», весело ответил ему, что муза уехала, а он работает. Задумал новый цикл по Гоголю – «Вечера на хуторе близ Диканьки».

– Приезжайте, уже есть два портретика.

– А я и хотел подъехать, Ваня, у меня сегодня выходной, и дело есть.

Сказал «жди» и повесил трубку.

– Выходной, – подумал Иван, – где же он работает? В загранкомандировки ездит? Надо будет спросить как-нибудь аккуратно.

Когда Сафрон приехал и увидел свежий холст на мольберте, то просто остолбенел. С картины на него смотрела живая Оксана в украинском убранстве рядом с живописной деревенской хаткой.

– Вот это да, Ваня! И как же называется этот шедевр? – спросил потрясенный Сафрон.

– «У Солохи» называется, Сафрон Евдокимович, – ответил Брагин, – а этот – «Искуситель».

И Иван откинул занавеску с другого холста.

Сафрон аж вздрогнул, увидев настоящего черта на второй картине. Именно настоящего – не сказочного, не мультяшного, не сатирического, не дурашливого. Это был настоящий Сатана! Изящно написанный, в богатых одеждах, тонко думающий, со всеепонимающим, всеевидящим и непрощающим острым взглядом дьявол.

Ошарашенный Сафрон долго молчал, а потом тихо произнес:

– Не он ли водил твоей рукой всю ночь, Ваня? Я такого даже представить не мог… Это потрясающе, Ваня! Как ты додумался-то до такого образа? Это невероятно, Ваня.

Иван, испачканный красками, стоял рядом и молчал, довольный.

– Здесь такая глубина, Ваня. Это же Гете на полотне. Невероятно, просто невероятно, Ваня! – проговорил Сафрон и уселся на стул, не в силах оторваться от гипнотического взгляда сатанинских глаз.

– Закрой Ваня, картину. Нет сил устоять перед этим взглядом, – еще тише произнес Сафрон.

Иван накрыл картину и уселся рядом.

– Как ты смог так написать его, Ваня? – спросил Сафрон, не глядя на Брагина.

– Меня сегодня муза посетила, посетила, так немного посидела и ушла, – пропел неумело Иван и засмеялся. – Не знаю как, Сафрон Евдокимович. Может, и правда кто водил моей рукой?