План мой был незамысловат: найти камень, величиной и формой схожий с половинкой кирпича, с тем чтобы, положив его перед собой на бревно, использовать как точку опоры для лома: не задирать свой конец, а наоборот – давить на него. Учись я в шестом классе, я сказал бы, что хочу превратить мой лом из рычага второго рода в рычаг первого. Но я с той поры успел изрядно подзабыть столь мудрёные слова. Несмотря на это, мне довольно быстро удалось найти пару подходящих камней – один даже был слегка вогнут и обещал плотнее прилечь к округлости бревна, зато другой был повыше и потому мог бы дать больший ход концам лома-рычага, если вдруг понадобится. С добычей в обеих руках я отправился назад, с лёгким треском ломая на своём пути высохшие, а теперь ещё и замёрзшие трубчатые стебли крапивы.

Возле приставленной к стене лестницы меня поджидал Генка.

– Здорóво, сосед! А то я в дом – чую: ни души. Думаю: куда? где делся? По следам понял: иней ты на траве стоптал – стёжка вышла, ага, себе думаю. Прошёл – опять нету. Куда? Осмотрелся, гляжу – ты на задах ковыряешься что-то, согнулся аж. Не, думаю, мешать не буду – здесь подожду, ан вот и ты – камни тащишь. Чего? Камнити чего? На кой они тебе? Да ещё два целых! У тебя на усадьбе, чай, таких тоже лежит сколько не хочу.

Я выпустил камень из правой руки и протянул её Генке. Он не подал в ответ свою, а указал подбородком на валунчик в моей левой и с нарочитой строгостью приказал:

– Этот тоже брось, старики не велели этак здороваться!

Я выронил и второй камень, мы поручкались.

– Так чего? Выкладывай, – продолжил беседу Генка. – Камни-ти чего?

Я объяснил, не преминув употребить всплывшие-таки из глубин школьной памяти соображения о превосходстве рычага первого рода над вторым.

– А я помню! – обрадовался Генка. – Физичка нам про это втюхивала: качели, дескать, детские – это первого рода. А какие-такие у нас качели? Для мелюзги? Таких сроду не было, это у вас в городе. А у нас на верёвках доска была – такие были. Раскачаешься, бывало, выше перекладины так, что верёвки провисать на взлёте начинают, – страшно, а ты давай ещё! Вот Андрюха, Витькин братан, так себе башку и сломил! Да, было дело: по пьяни поспорил, что мёртвую петлю сотворит – полный оборот, мол, сделает. Ну до верхней точки докачал, а там башкой вниз в аккурат на перекладину колá и дал. Рухнул, значит. Физичка потом говорила: центробежной силы не хватило. Так ты, значит, точку опоры притащил? Она нам про Архимеда тоже толковала: вы мне, говорит, дайте только точку опоры, на что рычаг опереть, тут я весь белый свет вверх тормашками и перекувыркну. А ты, значит, бревно таким манером сковырнуть хочешь? Ничего у тебя, Алексей Божий человек, не выйдет!

– Это почему? – я постарался обозначить иронической интонацией максимум доступного мне и неведомого Генке знания.

– А потому! Ты и збу-то сам клал когда, Рычаг Второго Рода?

Кстати, странно сказать, но мне однажды в молодости довелось собирать разобранный по брёвнышку где-то под Талдомом и перевезённый на наш дачный участок деревенский дом. Когда до дождей успели подвести под крышу, помню, зарёкся: в жизни больше на километр не подойду к такому делу. Но перед Генкой мне, как Почти-Архимеду негоже было входить в мелкие подробности своей биографии, и потому я ответствовал на его бестактный выпад максимально респектабельно:

– Ну?

– Баранки гну! – снова нагрубил мне этот деревенский. – Ты выборку повдоль бревна, когда вырубишь, что, прям так его и ложишь на поднижнее?

Странно опять было, но я понял, что он такое говорит, из памяти всплыла нужная для, казалось мне, правильного ответа на этот каверзный вопрос картина. Чтобы наверняка получить пятёрку, я воспользовался сложившейся в нашем диалоге лексикой:

– Не прям, а перьва паклю на поднижнее ложишь, а уж опо́сле.

– Паклю! – передразнил Генка. – Эх вы, фраера городские! Моха надо! Паклю это в Сочи ложи, там и зимой курорт – всё тает, а у нас тут тепла – раз-два и нету: паклей не удержишь – только мохом, с наших чтобы болот обязательно! Короче, опять двойка, ну ладно, так и быть – три с вожжой, с длиннющей такой, во всю оглоблю. Но не в том дело, – тут он взял многозначительную паузу, в ходе которой строго, по-учительски осмотрел меня с ног до головы, нагнетая необходимую для следующего вопроса атмосферу. Наконец он не то чтобы спросил, а больше продиктовал:

– Перьва примерить, как прилегает: плохо где – давай перворачивай назад, да там выбирай ещё – лучше теслóм – аккуратней выйдет, чем топором-то. Но не в том дело, – он опять примолк.

Качалов, я чувствовал, на небесах исходил завистью к Генке. Молчал и я – чай, не хуже этих двоих буду, если постараюсь. Первым из нас троих не выдержал всё же Генка:

– А вот уж когда приложится как полагается, ровнёхонько по всей по длине, тут опять перверни и под нагеля дыры делай коловоротом. Нагель знаешь? Ну шип такой деревянный, брёвна меж собой в высоту скрепляет. Нагель – это по-немецки, а по-нашему – шип. Или ещё – штырь можно. Забьёшь их в поднижнее, вот тут только мохом его и покроешь, а уж потом верхнее дырками на нагеля и насадишь. Вот такую-то избушку уж не развалишь, только спалить и можно, – Генка радостно засмеялся. – Всё, что ль, понял, Архимед?

Да, я вспомнил: нагели – их по два, по три в каждом бревне, в каждом продольном сочленении скрыто сантиметров по десять-пятнадцать и в нижнее, и в верхнее уходят. На столько я своим ломом вряд ли бревно приподниму – ведь по всей длине придётся, чтобы расцепить его с «поднижним»: нагели через полтора-два метра друг от друга вбиты. Даже если с одного конца удастся, на другом – только крепче заклинит.

Это, в частности, означало, что без Генкиной подмоги мне не обойтись. Похоже, и он пришёл к этому заключению – и гораздо прежде моего.

– Короче, сейчас – перекур, как раз в автолавке отоваримся, а после я к тебе прихожу, мы тебе дрова заготавливаем, баню берём. Закуска твоя, за мной – всё остальное. А то у меня к тебе вопрос один философский накопился, дозрел до тебя, по-другому сказать. Никак я его в одиночестве не порешаю. Ночью не сплю, даже Люську иной раз в бок толкну, чтобы совместным мозговым штурмом. Одна голова, сам знаешь, хорошо, а полторы всё ж маненечко получше будет. Да только она не желает к этому подключаться, жалко ей своей полголовы, даже четвертинку жалеет: глаза откроет, поймёт, что я опять по другому делу, обматерит меня да на другой бок – дальше храпеть. Так договорились?

Что было делать? Генка был философом и любил попариться. К тому же что-что, а руки у него росли из правильного места. Я согласился.

Мехроч прибыл почти вовремя. Матрёна была с ним. Охая, вылезла из кабины, поздоровалась с ожидавшим их в полном личном составе косолаповским населением и спросила, кто крайний будет.

– Да ладно тебе, тёть Матрён, – сказала Люська, – становись вон первой: ты ж как-никак первей всех сёдни к магазину подошла, – она кивком головы указала на Мехроча, весело распахивавшего в этот момент задние створки фургона.

– Ой, дай Бог ему здоровья, и детушкам его, и жёнушкам всем. Кабы не он, плюхать мне шесть вёрст по колким глинам – вон как враз прихватило, грязь-то застекленела прям, заострилась по комкам-то. Чисто битые горшки. Три версты сюда, считай, по черепкам – да хуже! – да обратно то ж, а ноги-ти прям никуда стали. Ох, старость не радость, молодая была – не понимала, дурья башка, не слышала, что старики говорят.

– А что, дядя Спиридон не с тобой? – Люська строго следовала этикету.

– Да куды ему? Он и в кабину-то не влезет, не то что в кузов. Пусть уж дома побудет, печку потопит да ноги у неё погреет-полечит. Фелшер сказывал, в тепле надо держать, тепло – первое дело при такой хвори, сказывал.

– А что, фелшер к вам приезжал?

– Да вот приезжал как-то, года два или три тому, я уж позабыла.

– А что ж эта нечистая сила тебе в Авдеевке товар не отпустила? – Люська вновь кивнула в сторону Мехроча, который раскладывал немудрёный ассортимент на полу кузова. – Раз уж всё равно заехал, так и продал бы, что вам надо. Что за край такой пожилую женщину по ухабам трясти?