Постыдное удовольствие пряталось в том, чтобы быть бедным, но таящим опасность для простых людей лишь благодаря своей природе.

Зима.

По деревянной крыше отчаянно бьет сотня веток, стучась, просясь внутрь, в тепло. Но неумолимая женщина всегда держит одну-единственную дверь в доме на замке, окно – закрытым, а крышу – всегда отремонтированной, так что никто кроме бушующего ветра не должен нарушить покой спящей малышки, Гекаты. Ее мама позаботилась об этом.

В большой белой печке шелестят и потрескивают горящие дрова, около нее висит люлька с завернутой в одеяла девочкой. На скромной полке на полупустой стене стоят рядком корешки различных сказок. Среди них и «Радуга в Рождество» о девушке, попавшей в личную детективную историю одинокой для героини праздничной ночью, когда она смогла ступить в картину на стене собственной комнаты. И традиционные стихи, колыбельные и басни кохлеанцев стояли здесь… Немногие сейчас читали книги. Немногие знали, что такое Рождество, но в этой деревушке у каждого в доме мог хотя бы просто лежать даже один-единственный томик со сказками или сонетами давно забытых авторов и поэтов. Побеждая помпезно грамотность, человечество становилось послушным. Посредством уничтожения искусства люди защищались от появления чудных творцов, или волшебников, вершащих судьбы других существ и оживляющих мифы и легенды.

Как эта семья оборотней-лисиц. Одна только мама была человеком, и все же она не позволила бы дочке и всем остальным поколениям ее рода забыть о том, что такое колыбельная. Как ранят или возвышают тебя стихи над самим собой, как храбрые рыцари спасают принцесс в сказках, как радуга появляется в Рождество.

А сейчас, пока маленькая Геката спала, мама пыталась намыслить какой-нибудь ужин для своего мужа, что все еще не вернулся домой с охоты. Тьма за окном все сгущалась, и метель стучалась по стеклу и по крыше. «Наверное, снова придет без добычи», – решила она, поднеся горящую лучину к фитильку масляной лампы. Электричество доходило только до главных двух светильников, а от любого огня зато становилось теплее хотя бы на сердце. Как-то само собой. Смотришь на этот желтый язычок, а за ним, в окне, должна появиться вот-вот фигура любимого мужа.

На полках кухонного шкафчика в углу было как-то очень пусто. Осталось только молоко, которое пора было бы уже снова вскипятить, чтобы не пропало, да гречневая крупа. И всего хватило бы только на полторы порции. «Нет, эта кашка для Катюни. Еще на завтрак и на обед остается. А чем же кормить этого лиса? Хорошо бы, если он поймал куропатку, но обычно, когда он приходит в такое время, он ничего уже не приносит…» – с досадой подумала мать. Катюней она звала свою Гекату.

Женщина подошла к центру комнаты и задрала тяжелый ковер. Под ним находился небольшой деревянный люк, закрывающий маленький тесный, но прохладный погреб, в который время от времени в семье что-нибудь складывали из съестного. С трудом мама его открыла, спустилась по лестнице вниз, забыв накинуть шаль и вздрогнув от смены температур, с одной из полок она выдвинула закрытый ящик. В нем лежало всего одно куриное яйцо, но уже стало ясно, что с ним надо делать.

Женщина проверила дочку и пошла вскипятила молоко, сильно развела его с водой, чтобы хватило на омлет. Помыла яйцо, опасаясь болезни, характерной для лисиц, сальмонеллеза, и, приготовив, стала дожидаться мужа и подметать дом. За пламенем лампы уже совершенно ничего нельзя было увидеть: все окно покрылось непрозрачной ледяной коркой. «Когда же он придет… Когда же он придет…» – не унималась в очередной раз жена. Она поставила веник в угол, еще раз подошла к люльке. Геката мирно и очень сладко спала. Ее маленький поросячий вздернутый носик тихо посапывал под завывания ветра, бьющегося, как и прежде, в замерзшее стекло в раме. Мама хотела поцеловать ее в лобик, но побоялась неосторожным движением разбудить дочку. Та проснется, заорет, заплачет, что не дали поспать. Не нужно будить лихо, пока оно тихо. Родной запах малышки немного успокоил женщину. Тут отчетливо прозвучали три легких стука по дереву, и в дом вошел изможденный папа, покрытый весь белым инеем и розовый от холода. На порог сразу посыпался снег с улицы. Отец сделал резкий широкий шаг и закрыл дверь, приперев ее собой, а оберег, висящий над нею, успокоился, когда ветер перестал его бешено кружить. В руках у мужчины было пусто.

– Ужин уже остыл. Уже поздно, – начала жена, снимая с него затвердевший шарф, шапку и тулуп. – Снова не спрятал одежду, когда обращался? Все заледенело. И сам продрог. Шерстка-то с тобой не остается, когда переходишь в форму человека! Сколько можно повторять, чтобы ты прятал все под сугроб!

– Я ж потом так ничего не найду… – попробовал оправдаться лис. За всем зимним утеплением он все еще был тем еще красавцем, от которого жена таяла, как только видела, но не в этот раз.

– Тогда охоться как человек! Взял ружье и пошел! Как зверь ты уже стар стал! Который раз домой возвращаешься с пустыми лапами!.. Руками! Тьфу ты! – ругалась громким шепотом мать, чтобы не разбудить спящую дочку.

Папка последней совсем загрузился и молча сел за кухонный стол. Из старого правого окна метель все так же давала знать о себе задувающим в дом ветром. Мужчина повозил по тарелке свой холодный омлет и только тогда взял ложку в рот.

– Прости… Стоило приготовить, когда ты придешь… Я уже и не знала, сколько придется тебя ждать… – тише и ласковее произнесла она, подойдя к мужу и устало обняв того за шею. Женщина положила на него голову и ближе прижалась к телу мужа, чтобы согреть его теплом. – Хочешь, заварю чай?

–Нет… Поздно уже.

– Я заварю, – отошла жена от него и достала из шкафчика травяной сбор. – Что с тобой? Сегодня ты более нервный, чем обычно.

Не сразу, но он ответил:

– Сегодня… Другую лисицу убили. Волга залезла к человеку в курятник. Отчаялась… Бедняжка… Сколько дней она не кормилась совсем. Сейчас трудно что-то поймать. Все звери в лесу попрятались, а метель делает охоту совсем невозможной. Еще и тулуп с шапкой вечно снегом замечает… Да я знаю, что нужно прятать… Знаю… В последние недели мне приходится идти дальше, чем обычно, в обличии лисы. Все время боюсь потерять твой шарф, который ты мне связала в прошлом году. Кстати, спасибо большое… Еще раз…

– Да ладно тебе… Я тогда еще не очень хорошо вязала… Шарф весь в затяжках. Надо новый делать, – вздохнула жена. Целых десять месяцев она вязала тот подарок мужу к Новому году. И вот сейчас, спустя немного времени, он уже весь попорчен. Надо было уделять больше внимания ровности рядов.

– Так вот это Стефан пристрелил ее…

– Стефан!? – чуть было не уронила мать кружку. – Этого не может быть…

– Она обворовала его курятник и угрожала безопасности малыша, когда он гулял рядом.

– Так это случилось, когда было еще светло?

– Видно, Волга была совсем отчаяна…

– Я ведь видела ее в последний раз, только когда она была еще подростком… А теперь она…

Вдруг закричала в люльке малышка, и мама срочно подбежала к ней и подхватила тут же девочку на руки.

– Ката… – позвала она дочь, но та краснела и орала все больше.

Женщина стала баюкать ее, читать стишок, традиционный для кохлеанцев, о том, как матери с детьми ждут отцов с охоты зимой. Малышка, как от заклинания, успокоилась и заснула мирным сном, какой бережно накрывал ее еще две минуты назад.

Мама прижала Гекату к сердцу горячими шершавыми руками, подошла к кровати, приподняла одеяло с пледом, как будто открыла карман, и легла в этот карман с дочкой, поглаживая ее по голове.

Говорят иногда в городах этой области, что в Кохлее живут очень суровые люди, что там не только Лешего или екая можешь встретить, но и мать, которая читает своему ребенку стихотворение о гибели отцов в суровом холоде и мраке зимы. И это считается нормой для жителей той деревеньки.