Он поймет позже.

Как и то, что с этим делать. А пока Ирграм поднялся, потянулся и, глянув на полоску света где-то там, на краю небес, проворчал:

– Надеюсь этого ублюдка не сожрали.

Все-таки, если кто и знает ответы, так этот жрец.

Чтоб ему.

Скулеж рытвенника резанул по нервам. И тварь, крутанувшись в последний раз, все-таки исчезла.

Миха икнул.

Вытер губы. И уставился на магичку. Сидит. Улыбается. Ласково так. Как дурачку.

– За кого ты меня держишь? – осторожно поинтересовался Миха, прикидывая, звать уже на помощь или поздно.

– За разумного человека, оказавшегося в непростом положении.

И ресницами хлопнула.

Нет уж. К ресницам у Михи иммунитет еще в том мире выработался, на первом году отношений с Ленкой. И ведь главное-то что? Миры разные. Бабы разные. А туда же.

Замуж.

Медом им там что ли, в этом замуже намазано?

– Я вообще-то едва не помер, – напомнил Миха на всякий случай. – Из-за тебя.

– Я тоже. И что это меняет?

– Все.

– Моя мать дважды пыталась убить моего отца, – Миара запрокинула голову, опираясь затылком на высокую спинку стула.

– А потом они помирились и жили долго, счастливо, в любви да согласии.

– Не совсем. Он снял с нее кожу, вынул сердце, а из костей сделал голема.

– Р-радикальненько.

И вот сомнений не возникло, что правду говорит.

– Она ему изменила. И передала некие документы. Наверное, важные. Не знаю. Мне было семь.

Пожалуй, это как-то могло объяснить общую её стервозность, но в дебри психоанализа Миха вникать не собирался.

– Вот знаешь, – он оперся руками на стол и подался вперед. – На аргументы «за» это как-то не тянет, что ли. Скорее даже наоборот.

– Моя мать была рабыней. Дорогой, с хорошей родословной, но тем не менее. И потому отец не взял её в жены по обряду. В противном случае она не смогла бы сделать что-то против него.

Миара сделала глубокий вдох.

– Там, где я выросла, не может быть речи о доверии. Но браки должны заключаться. И с равными. Однако близкородственные связи опасны. От них рождаются больные дети.

– Генетику не обманешь, – пробурчал Миха.

– Что? Не важно. Главное, что есть способ. И он позволяет взять в жены женщину другого рода, не опасаясь, что интересы собственного будут для нее выше интересов мужа.

Миха хмыкнул.

– Это не та клятва, которую давал тебе брат. Её обойти не получится. Говорят, что ритуал был создан еще Древними.

– Уже ритуал?

Она чуть склонила голову.

– Мне дважды довелось присутствовать, так что да, ритуал. Главной частью его считаются брачные клятвы, однако за ними стоит многое. Несколько дней подготовки. Слияние крови. Слияние силы. По сути жена становится частью рода мужа. И вверяет ему не только свою судьбу, но и разум, волю, силу.

– Как-то… не оптимистичненько звучит.

– Ты странный дикарь, знаешь? – Миара подвинула к себе пустую миску. Понюхала. Вздохнула.

– Говорили.

– Главное, что Ритуал скрепляется Печатями. Это своего рода артефакты, сотворенные на заре нынешнего мира. Они несут отпечаток силы и, как мне кажется, созданы они были вовсе не магами. Не теми магами, которые сейчас владеют городом, – она чуть прикрыла глаза. – Печати закрепляют клятву. Печати привязывают нити силы к главной ветви рода. Печати делают её неотменяемой. И жена ни действием, ни бездействием, ни словом, ни молчанием, ни даже мыслью не способна изменить интересам мужа. Мужу, впрочем, тоже. Понимаешь?

Брак, мать его, с гарантией. Только как-то оно в голове не укладывается.

Да и не пахнет тут «долго и счастливо».

Счастьем так точно.

– И что, выходят? На таких условиях?

– Почему нет?

– Не знаю. Как-то… в общем… как-то сложно представить, чтобы кто-то добровольно согласился на такое.

– Добровольно? – она рассмеялась и смех был звонким, только почему-то невеселым совершенно. – Хотя ты прав. Согласие они дают добровольно. Только дело рода, как получить это согласие. А способов много.

– Да уж.

Что еще ответить.

А ведь ответа она ждет. И предложение сделано.

– Тебе-то это зачем? – Миха отобрал свою миску и заглянул внутрь. Миска все еще была тоскливо пуста, и появилась мыслишка, что еще немного и он на все согласится, не то, что на женитьбу. – Или я так понравился?

Теперь она и вправду смеялась.

Весело, да.

– Ты дикарь.

– Знаю, – он провел пальцем по миске и сунул в рот. На пальце остался маслянистый сладкий след. Что ж, иногда быть дикарем выгодно. – Но мало ли, что я знаю о вкусах местных женщин?

А ведь смех у нее красивый.

И сама.

Нет, Миха невсерьез. Миха не собирается совершать такую глупость, как эта женитьба.

Ни в жизни.

Но узнать-то стоит.

Сумерки. Блеклые пока. Солнце зависло над дальним лесом, того и гляди упадет в колючие его сети. Распаренный воздух остывает, и камни крепости с благодарностью отдают ему свой жар. Дышится еще тяжело. Пахнет навозом, скотом, людьми и всем сразу. Над кузницами поднимается дым, мешаясь с едкой вонью от бочек, что выстроились перед кожевенной мастерской.

Это все там, за спиной, скрытое от взглядов гостей.

Да и нет им дела ни до кожевенной мастерской, ни до кузниц, ни до скотного двора.

Винченцо поежился.

Холодно.

В последние дни он мерз, несмотря на то, что дни эти выдались на диво жаркими. И вот теперь с трудом удерживался, чтобы не сунуть заледеневшие пальцы в подмышки. И чувствуя его слабость, баронесса обернулась. На лице её бледном читалось беспокойство, и еще неуверенность.

Раздражение.

Она считала Винченцо виноватым, и будь её воля, избавилась бы. К счастью, баронесса соблюдала правила игры. Хотя бы прилюдно. А потому подчинилась воле сына.

Винченцо склонил голову, и улыбку изобразил. Вряд ли получилось обмануть. Баронесса показала себя женщиной умной и проницательной, но на них смотрели.

Стража.

Слуги.

И гости тоже смотреть станут. Винченцо поднял руки и подул. Дыхание ненадолго, но согрело пальцы.

В этот миг затрубили рога. И баронесса отвернулась. Теперь взгляд её был устремлен на гостей. Она выпрямилась, вытянулась, стараясь казаться немного выше. В белом вдовьем платье она походила на призрака, а рогатый чепец с вуалью делал её голову несуразно огромной.

Винченцо поежился.

Все-таки холодно. Или это просто длительная потеря сил сказалась? Миара не могла ответить ничего внятного, да и он не спрашивал.

Как-то… изменилось все.

К лучшему? К худшему? Нет, им не запрещали видеться. Даже не заперли, не говоря уже о большем, что само по себе настораживало. И встречи были. Какие-то неловкие, неудобные.

Были и разговоры.

Ни о чем.

И смутное недоумение, раздражение, которое крепло с каждой минутой, а еще желание оказаться как можно дальше. Чувство вины.

Тоска непонятная.

Стоило уйти, и чувство вины разрасталось до невероятных пределов. Стоило вернуться, и вновь же появлялось желание сбежать. Не только у него. Миаре тоже в тягость были эти встречи. Винченцо чувствовал.

И к гостям она не вышла.

Она вовсе стала избегать людей. Может, и к лучшему. С гостями так точно.

– Рада приветствовать тебя, дорогой брат, – голос баронессы был полон сил и уверенности. – И благодарю тебя, что отринул ты заботы, дабы разделить со мной печаль и помочь слабой женщине, оказавшейся в обстоятельствах столь затруднительных.

Она шагнула навстречу мужчине, который спешился первым. От прочих его отличал, пожалуй, богатый плащ, наброшенный поверх кирасы. И сам доспех был непростым. Винченцо издали ощущал флер силы, над ним витавший.

– И я несказанно счастлив, что боги судили нам встретиться! – громовой голос гостя заполнил двор. – Позволь заключить тебя в объятья, сестра…

И не дожидаясь позволения, сгреб баронессу.