— Нормуль. Вышли! Вышли! Шалим выдвинись вперёд, как волнорез, — скомандовал я своим партнёрам по сборной. — Плотнее на синей линии, внимательней! — Крикнул уже для профилактики, ведь и так каждый знал, что делать.

Но вдруг тренеры чехословацкой команды Питнер и Костка пошли на крайнюю меру, они убрали с площадки голкипера Владимиру Дзуриллу и в помощь к пятёрке Ивана Глинки выпустили Вацлава Недомански.

— Сука! — Рявкнул я. — Держим, мать твою! Отошли! Отошли! Сели к воротам! Фёдор пятак карауль!

Вчетвером против шести полевых игроков невероятно сложно. Особенно на широкой европейской площадке для игроков высокого уровня раскатать любых защитников — это дело техники. Но чехословацкие парни тоже заметно устали, и поэтому они попередовав шайбу из угла в угол, решились на простой щелчок от синей линии, рассчитывая, наверное, на последующее добивание. «Не люблю я бросаться под шайбу», — промелькнуло в голове, когда я грохнулся на лёд, чтобы телом перекрыть опасный бросок. И черная, твердая, словно камень шайба, резко увеличившись в размерах, шибанула меня в правую бровь.

Я почему-то на мгновение оглох. Кто что кричит? Кто куда бежит? Кому в хавальник сунуть? Где шайба, мать твою? Ничего не понимаю! Я резко вскочил, не почувствовав никакой боли, только картинка перед глазами почему-то вся словно через красный светофильтр. Даже чехи в белых свитерах немного красные. «Шайба, где? Да вот же она, скользит ко мне на крюк!» — сообразил я и вышвырнул её из зоны, куда даже глаза мои не глядели. И вдруг слух разом вернулся, и шумное многоголосье как поток водопада хлынуло в мою голову.

— Гооол! Б…ь! — Заорали партнёры по команде. — Гооол! Сука! Гол, Тафгай, б…ь! Гол! — Кинулись на меня Куликов, Фёдоров, Шалимов и Коноваленко, а затем понаехали и парни со скамейки запасных.

— Нихрена из тебя кровища льётся, — первым заметил Мальцев, что меня не поздравлять надо, а везти к врачу. — Разошлись! Разошлись! Б…ь! — Заорал он и покатил меня к бортику, где немного прослезившись, дожидался Всеволод Михайлович Бобров.

К награждению победителей в хоккейном турнире Олимпиады 1972 года, в том же ледовом дворце «Макоманай», мне заклеили бровь, смыли кровь, дали понюхать нашатырки, в общем, привели в более-менее адекватное состояние. И пока врач Олег Белаковский колдовал надо мной, Викулов, Якушев и Федотов на последних секундах «сообразили» ещё одну шайбу на троих и установили окончательный счёт в матче с чехами — 5 : 2. Красавцы! Я ещё тогда подумал, как удачно, что на нашей сборной СССР форма красной спартанской раскраски, так как крови не видно. Не хотелось быть запечатлённым на исторических фотографиях в неопрятном виде.

Но сначала, прежде чем повесить медали призёрам и победителям на толстые хоккейные шеи, организаторы вручили персональные призы. Лучшим снайпером стал Валерий Харламов с девятью заброшенными шайбами, а лучшими бомбардирами турнира назвали сразу двоих — меня и Сашу Мальцева, так как по системе гол плюс пас мы оба набрали по пятнадцать очков. И вся наша троица попала в лучшую пятёрку прошедшего олимпийского турнира. Лучшим вратарём был назван шведский голкипер Кристер Абрахамссон, лучшим защитником — чехословак Франтишек Поспишил. Плюс в лучшую пятёрку включили защитника из США Фрэнка Сэндерса. Поговаривали, что этот амбал, которого я несколько раз хорошо впечатал в борт, отверг контракт с «Бостон Брюинз», чтобы поехать на Олимпиаду биться за свою страну.

А затем на красной ковровой дорожке состоялось самое главное награждение бронзой, серебром и золотом. «Теперь я в историю не только вляпался, но и попал», — подумал я, стоя на одинокой тумбочке с цифрой один, как капитан сборной страны. Зазвучал гимн Советского союза, правда без слов, ведь в ЦК ещё не решили, чей текст уместней Исаковского, Рыльского или Михалкова. Но всё равно, что ни говори, музыка у Александрова получилась мощной, на все времена, и когда поднимался красный флаг под потолок японского ледового дворца, меня охватило ощущение всеобщего счастья и гордости.

Лишь потом я обратил внимание, что по правую руку серебру радовались чехословаки, а слева грустили с бронзой шведы. А в той, старой истории, серебро было у США, а бронза у чехословаков. Так что зря не радовались товарищи из дружественной Скандинавии, они здесь и на бронзу не наиграли.

Уже в раздевалке лично у меня от необъяснимого восторга не осталось и следа. Я сразу же вспомнил о целом вале проблем: магнитофоны надо довезти и сбыть — это раз. 17-го уже к нам в Горький приедет ЦСКА, большинство игроков которого отдыхало и планомерно готовилось все эти дни, это два. А так же над нашим наставником Всеволодом Бобровым сгустились тучи, и их требовалось как-то разогнать руками — это три.

— Молодцы! — Загудел, ворвавшись в раздевалку, Виталий Смирнов. — Мужики! Не посрамили! Из Москвы всем передана отдельная благодарность! С машинами персональными вопрос порешаем! Всем два ящика водки, заноси! — Скомандовал он и в помещение алкогольный «суперприз» внесли Валентин Сыч и Андрей Старовойтов. — Призовые вот! — Смирнов отдал толстый конверт с долларами, стоявшему ближе всех к нему врачу команды Олегу Марковичу Белаковскому. — Не слышу нашего тройного «ура»!

— Ура! — Выкрикнуло несколько нестройных голосов.

— А чего горланить-то? — Спросил я. — Сезон ещё не закончен. Уже в апреле, через полтора месяца чемпионат мира в Праге. Там посложнее будет победить, чем на Олимпиаде. Да и потом турнир без обыгранных канадцев — это как брачная ночь без невесты.

— Ну, ты не очень-то?! — Забычил Смирнов. — Не порть людям праздник. Не хочешь пить, не пей. Чего выступать-то?

— И ещё, «Торпедо» Горький! — Рыкнул я, не обращая внимания на чиновника. — 17-го, то есть через три дня у нас уже «дружеский праздничный ужин» с ЦСКА. Призовые взяли и за мной. Чемпионат выиграем, я вам сам ящик водки куплю или два.

— Занёсся ты слишком высоко, Тафгай, как бы крылья не обломал, — прошипел Виталий Смирнов.

— Дохусим Виталий Георгиевич, дохусим, — усмехнулся я.

***

После обеда в олимпийской деревне в номере наших вратарей Виктора Коноваленко и Володи Минеева среди хоккеистов, которые представляли горьковское «Торпедо», коих было десять человек, устроили небольшое собрание.

— Тафгай, ты не прав, — обиженно пробубнил Володя Астафьев. — Смирнов нам выставил выпивон от всей души. Чё мы откалываться-то от коллектива должны?

— Я тоже считаю, что нужно хоть немного с мужиками отметить, — поддержал товарища Саша Федотов.

— Объясняю ещё раз. — Я стал загибать пальцы. — Сегодня 13-ое февраля. 17-го числа у нас ЦСКА. 20-го — «Локомотив». 23-го — Питерский СКА, то есть пока Ленинградский. 26-го и 27-го спаренная игра с «Трактором» из Челябинска. За десять дней пять игр. Если сейчас здесь нажраться от души, — я кинул недобрый взгляд на Астафьева и Федотова, — добавьте к этому смену часовых поясов, то мы неделю будем в себя приходить. Тогда про чемпионство можно забыть навсегда.

— А чё ты командуешь? — Завозмущался Александр Федотов. — У нас есть старший тренер Всеволод Михалыч Бобров. Пусть он и руководит.

— Саша, ты что слепоглухонемой? — Я как бы ненароком пощёлкал костяшками кулаков. — Боброва хотя от сборной отстранить. Ты видел он после награждения сразу же в номер ушёл. Всеволода Михалыча сейчас я никому беспокоить не дам. И давайте заседание верховного совета СССР заканчивать. Кто сегодня вечером собирается нажраться, прошу поднять руки?

— Как выиграем чемпионат с тебя два ящика «Пшеничной», — пробубнил Володя Астафьев.

— Вот и прекрасно, сухой закон до середины марта, продано! — Наконец я выдавил из себя улыбку и посмотрел в зеркало.

«Ну и рожа у тебя Тафгаев, — подумал я, рассматривая здоровенный синяк над правым глазом, который обязательно скоро спустится вниз и будет переливаться всеми цветами радуги. — Красавец, мать твою».

***

В Москве в аэропорте «Шереметьево» 14 февраля вечером нас встреча толпа народа, болельщики, журналисты, телевизионщики и таксисты. Кстати из тех, кто приземлился, в самолёте были лишь фигуристы, мужчины лыжники и наша хоккейная дружина. Остальных продуманные чиновники отправили на Родину гораздо раньше, чтобы спортсмены случайно не поддались тлетворному влиянию запада, то есть японского востока.