Избежав слов, обмолвок и вне договорённостей, не считая номинального кивка, сотоварищество напялило востребованность. Едва пассажир тянулся к выходу, пара Функций уже блестела глазами. «Газель» пронизывала остановку кряхтением предвкушая – сейчас начнётся. И да, действительно начиналось. Водитель не успевал придавить нужную кнопку, как мрачно невзрачные молодцы принимались за непокорную дверь. Обхватывали бесчувственными ручищами и из положения высокомерного полуприседа дёргали вправо. В это время джентльмен позволял себе исключительно хмыкать, дробно шевелить крашеными усами, словно таракан, коему среди ночи приспичило нанести визит кухне. Иногда постукивал об пол теменем дохлого зонта. Одобрение выказывал не снимая бремени превосходства.
До смены спальной глуши на нечто с изобилием рекламных щитов и дешёвых кафе, где запах кофе давно проиграл ароматам из-под протезных челюстей, оставалось ещё четверть дрянной книги или та же мера процентов заряда азиатского смартфона. Покидали «Газель» мало и редко, так, всякие бездельники и прочий люд с ампутированными амбициями. Гораздо охотнее стремились попасть в маршрутное нутро, прочь из захарканных конструкций, что вместо вай-фая бесплатно раздают палочки Коха. Однако джентльмену и его Функциям больше нравилось выпускать, чем впускать. Ведь страждущий снаружи, так уж вышло, был частично лишён возможности лицезреть всеобъемлюще, каких усилий, слаженности и на сколь ловко ведётся работа по укрощению строптивого механизма. Эти бродяги, сжимающие замёрзшими ладошками проездной, точно с ним гарантирована дорога в рай, по сути, видят что? Результат. Дверь открылась? Открылась. Они вошли, лупанули валидатор по морде, сели на забывшие о прекрасном кресла, уткнулись вниманием в куда угодно. И не один, ну вот не один из них не утрудит голову вопросами, а почему два мрачно невзрачных молодца улыбаются сквозь отдышку? Отчего тот куцый джентльмен с крашеными усами в экстазе скребёт пол трупом зонта? То-то и оно. И да, сами вы в Паркинсоне!
Энтузиазм Функций уверенно таял, словно задумал соревноваться с доходами населения. Больше по накатанной, нежели ради потребностей духа, дверь сначала обхватывалась, а после бросалась вправо. Думается, это последний рывок. Даже водитель, всю дорогу изображавший недовольство, которое вынуждено купал в молчании, испугался. Ладно, если не войдут. У него оклад фиксированный, а им лавчонки на остановках сочинили. Ещё с полчасика обождут, всё равно ничего противнее, чем быть наедине с собой, уже не случится. Да, неприятно, однако ради потом нужно потерпеть сейчас. Но так ведь эти же не выйдут! А они не то, что дверь вправо, они ж и его с водительского места куда-нибудь двинуть могут. Пусть бы, конечно, вверх, к матушке, земля ей пухом. Но навряд ли эта самая земля когда-нибудь предоставит шанс для волеизъявляться.
На похороны пока ещё живой инициативы успел заскочить паренёк с выцветшим рюкзаком. Тощий, скукоженный, с отвисшими от надежд карманами – что парень, что рюкзак. У брови татуировка, как и положено современной молодёжи, не признающей скреп и заодно здравого смысла. На голове огромные наушники, чашкам которых вменили отвечать за соблюдение дистанции. Пассажир сделал вид, что его карта имеет наличность, валидатор благородно промолчал. Рюкзак занял место на «диване» за спиной водителя. Паренёк сёл рядом, облокотился и нет чтобы теряться в окне, уставился напротив.
Лицо оправдывало пристройку «овал». Настоящий такой овал, без дураков. Глаза – те же два овала. Поменьше, конечно, да и расположены по горизонту. Нос… ну тоже, в принципе, овал, почему нет? Заурядный овал с порами, где отчаянные нарики вполне могли прятать закладки, пока две бордовых овальных щеки, что бесхозные женщины, тяготели к широким плечам. Рот – вот совсем не овал. Казалось бы, всё овал, а рот нет: пол-овала. Только верхняя его часть. Если удастся перевернуть лицо овалом подбородка ввысь, то оно будет улыбаться. А так не улыбается. Или улыбается, если учесть, что улыбку ставили второпях. Она хоть и есть, но работает неправильно. В другую сторону. Значит, теперь это её изюминка: всё радуются вверх, а она вниз.
И она привыкла жить вниз. Ей даже нравилось. Она думала, что нравилось, потому что организм навязывал ей быть выше. Неприлично выше, когда территория комплиментов уходит в зону оскорбления. А её всегда манило вниз, ко всем этим, которым не надо сгибаться при входе в маршрутку, правда, гены их всё равно наклоняют.
Самая привлекательная данность – противоположная имеющейся. Она вот очень хотела иметь всё среднее, но рост и масса страдали манией величия, а она от них. Из среднего получилось лишь с образованием. И получилось средне. Прям как хотела. Ведь желания только так и исполняются: заказываешь носок, тебе его и приносят. Только без пятки, длинный, с мылом и зачем-то просят обвязать вокруг своей шеи.
Она всегда вешала на шею шарф. Тёплый и серый. Предпочла бы, конечно, кулон пусть бы с фианитом, но врач сказала, что металл, пусть бы серебро, при хроническом тонзиллите бесполезен. Лучше шарф. Она купила шарф, хотя откладывала на море. Решила, ну и ладно, она сначала про здоровье, а про отдых потом. Да и нужен ей песок и тот с накаченным прессом, когда жиреющие миндалины остро стремятся к соитию? Воображала, как спрыснет красный шёлк духами, ну теми, что подарили когда-то и на кой-то, их ещё со скрабом и кремом для рук упаковывают да на самое видное место супермаркетов выкладывают, чтобы бережливый и бестолковый мужчинка мимо не прошёл. Такие, с ленивым дозатором. Неважно. В общем, плюнет ароматом на шарф и поедет благоухать на работу. Едва коснётся нотками малины обклеенный витраж остановки, а тут уж такси подъезжает, ну которое маршрутное, «Газель». Будто только её и поджидало. Наконец-то её кто-то ждал. Обычно всегда ждала она. И всегда «Газель».
Она внесёт себя в салон, склонив голову, потому что так надо ей, не из-за того, чтобы спрятаться. Пусть диктует настоящий потолок, а тот, придуманный, заткнётся. Нежно шмякнет охреневший от нечаянной роскоши валидатор. Пройдёт до конца. Всё-таки сможет пройти до конца, ибо водитель будет смиренно ожидать, пока она соизволит усадить себя на дальнее сидение. Там, где слипшиеся кресла позволяют оставить ноги в проходе, а месторождение ног – без отпечатков чужих колен. Откроет сумочку, достанет книжечку.
– Вам красный не идёт, – упрямо повторила продавщица на просьбу дать именно тот шарфик. – У вас лицо красное. Холодное. А шарф красный и тёплый. Поэтому возьмите серый.
– Он холодный? Мне нельзя холодный, у меня…
– Он холодный, но тёплый. Берите.
Она взяла. Духами не брызгала. Он же серый, ему всё равно. А ей стало всё равно на то, что он тёплый.
Она снова ждала маршрутку, надеясь, что ветер не зайдёт дальше угроз, и горло не начнёт перерезать изнутри. Придавливала хлипкую ступеньку, забиралась внутрь, вступала затылком в тесный контакт с потолком. Безучастный валидатор получал своё, она спешила на первое свободное, ибо «Газель», набирая обороты, обещала не щадить ни стариков, ни детей. Резко изменять вертикали не прельщало, поэтому она снова не дошла до конца. Плюхнулась практически тут же. Из сумки достала книжку и провалилась в собственный сюжет. Иногда смотрела в окно на грязные дома и выдохшиеся деревья. Хотела вернуться в страницы, но тут напротив сёл он, в огромных наушниках и с татуировкой у брови, и начал цинично разглядывать её овалы.
Она ненавидела касаться чужого зрения. Это всегда неприятно. Лучше ещё раз задеть голой рукой насквозь прелую спину. Ещё раз сто, сто двадцать, только не смотрите! И этот бы не посмел, если бы они стояли. Он просто бы не достал до неё своими наглыми глазами. А сейчас, конечно, пожалуйста. Да кто ж ему сказал, что свидетелям дают иммунитеты?
Щеки краснели памятуя, что главная победа – победа над самим собой. Пальцы разволновались, забегали, точно боялись, что один из них куда-то обязательно пропал. Глаза искали и не находили, где бы взгляду обрести покой. Шарф вцепился в шею. Тёплый, серый. Кусался, душил, зачем-то полез в нос. Она съёжилась, но так и не стала маленькой. Хотя бы слегка меньше. Неуклюже пихала в пасть сумке размякшие страницы, сумевшие удрать от корешка.
