Вдруг на той стороне переулка я заметила какое-то движение. Это оказался тщедушный рыжий мальчишка, который подсматривал за мной из-за калитки своего сада. Сирота из Миссионерской ремесленной школы и приюта для мальчиков. Та еще дыра.

Я нахмурилась и пригрозила хулигану камнем. Рыжий пригнулся и исчез из вида. Мы не были с ним знакомы – я даже не знала его имени, но большинство сирот из воспитательного дома успело проведать о моей меткости. Я подслушала, как один из них сказал, мол, жаль, что я не играю в крикет. Если бы девочкам разрешалось участвовать, я бы, по его словам, стала неплохим подающим. Эх, знали бы эти мальчишки!

Но погода в декабре не располагала к крикету, а мне нужно было закончить с грязной работой. Подойдя к следующему баку, я запустила руку в золу, пошарила и выудила нечто плоское и тяжелое.

Банка консервированных сардин, запечатанная! Не может быть. Как она оказалась среди отбросов? Наша кухарка, Грубойл, была от сардин без ума. Если честно, от нее все время воняло рыбьим духом. Представить не могу, чтоб она выкинула целую банку.

Я потрясла жестянку и внимательно осмотрела крышку. Под слоем грязи она была очень красивая, даже покрытая эмалью. Я видела подобные коллекционные консервы в витрине зеленщика. «Экзотические сардины султана в соленом масле, производство Восточной Торговой компании, Ливерпуль». Краешком подола юбки я отполировала банку до блеска, чтобы придать ей достойный вид.

Мне показалось – я почти готова была поклясться, – что банка у меня в руках зашевелилась.

– Эй, сардины, вы там до сих пор плаваете? – вслух поинтересовалась я, еще немного потерла жестянку и чуть ее не выронила. – Видали, благовоспитанные девицы из школы мисс Саламанки! – закричала я, размахивая банкой сардин перед кирпичной стеной, что выходила в переулок. – Заставили вкалывать до седьмого пота, еды пожалели! Да у меня из-за вас руки трясутся!

В ответ миссис Грубойл хлопнула ставнями.

Я уселась на ступеньки черного хода старого пансиона. Повинуясь порыву, обернулась на окна – убедиться, что никто не подглядывает, как я украдкой лакомлюсь сардинами. Я предпочитала, чтобы их подавали с поджаренным хлебом, смазанным маслом и горчицей, но мои собственные пальцы тоже сойдут. Грубойл, разумеется, и не подумала позвать меня к чаю, когда накрыли для остальных девочек.

Консервы были из новомодных – с ключом на крышке. Я такую банку ни разу не открывала. Дома все это делала кухарка. Но мне доводилось за ней наблюдать, поэтому я сняла ключ, вставила язычок крышки в маленькую прорезь на нем и принялась закручивать его в обратную сторону.

Крышка приоткрылась, и наружу повалил густой серный чад.

– Фу-у! – Я зажала нос, отмахиваясь от гнилостной вони. – Испортились!

Дым клубился у меня над головой и не переставая валил из жестянки. Я швырнула ее на землю и принялась разгонять смрад шарфом.

– Довольно! – проревел голос из дымного шлейфа.

Я так и замерла. Кто бы это ни был, звучало свирепо. Но поблизости – ни единой души, только ядовитое облако горчично-желтого дыма. Стащив пальто, я принялась им размахивать.

– Я сказал, хватит! – прорычал голос. – Прекрати, о, несчастная, или я порублю тебя на мелкие кусочки и скормлю акулам!

Я мигом сунула руки в рукава. Кому бы ни принадлежал этот голос – должно быть, какому-то душегубу (душегубу из банки сардин?), полагаю, лучше встретиться с ним тепло одетой, а не закоченевшей от холода.

– Кого это ты назвал несчастной?! – вскричала я. – Ты, тухлая рыбья голова, да еще и дурно воспитанная!

– Дурно воспитанная? – снова взревел голос, ледяной, как море, и полный презрения. – Там, откуда я родом, девчонку с твоими манерами освежевали бы заживо и сожрали на ужин.

Дымок, курившийся из банки, стал закручиваться наподобие урагана. Ветер отрывал кусочки и уносил по воздуху, основная масса выпускала усики, тщетно стараясь притянуть клочки обратно. Подобного чуда я в жизни не видывала. Уж в Лондоне – так точно, хоть столица и славилась ядовитыми испарениями.

– Я как раз собиралась угоститься тобой за вечерним чаем – слопать вместе с костями и кожей. Так бы и сделала, да оказалось, ты протух.

Закипев от ярости, он обдал меня рыбьим духом.

– Протух? Простая смертная заявляет, что я протух? Вы, людишки, только корм для червей и стервятников. Я, Мермер, знаюсь лишь с воинами и королями. Вельможи и принцы умоляют у моих ног о милости!

– Каких ног?

Дым уже явно приобретал очертания человека. Виднелось что-то вроде головы, рук, массивного торса, а вот ноги сужались в какую-то веревку, которая привязывала призрака к банке сардин.

Я знала! Знала! Мне хотелось кричать, прыгать, танцевать джигу! Это я его нашла – он мой, мой, мой! Джинн из банки! А почему нет? В наше время чего только не консервируют.

Джинн, мой собственный джинн!

Он был огромным. Вдвое больше любого мужчины. Однако я росла, гоняя мяч с деревенскими мальчишками, и с детства намотала на ус – большой рост ничегошеньки не значит.

Джинн заметался, растягиваясь и строя рожи, дергая щеками и разбрасывая в стороны руки. Словно его тело было слеплено из глины, и теперь, после заточения в жестянке, он пытался придать себе правильную форму.

Ох и свирепым на вид оказался этот дьявол! Кожа пестрела зелеными и серыми пятнами, по телу шла рябь, словно волны по океану в грозу. Колючие белые брови нависали над зеленоватыми рыбьими глазами, которые сердито посверкивали. Невероятно нелепые усы – седые и длинные, завивающиеся кольцами, – свисали ниже подбородка. Огромная голова была круглой и лысой, как бильярдный шар.

Он выглядел злобным. Злобным и древним. Возможно, древнее Лондона, а ведь тот восходил к самим римлянам! Однако старческой дряхлости в нем не было ни на унцию: большие зеленые мускулы бугрились силой, хотя вместо ног у него курился лишь дым.

– Мермер… – протянула я. – Забавное имечко. Но я знаю, кто ты на самом деле. Ты – джинн!

Мермер раздул ноздри и сложил могучие руки на груди.

– Разве я просил, чтобы человеческий детеныш указывал мне, кто я такой? Джинн, говоришь? Ничегошеньки ты не знаешь! – Он возмущенно выдохнул и воззрился на переулок. – Скажи-ка, – потребовал джинн, – что это за место? Чьи владения? Назови имя своего короля и который сейчас год!

Я громко рассмеялась.

– И это я ничегошеньки не знаю?

Мермер лишь наградил меня сердитым взглядом.

– Мы в Лондоне, столице Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, великой Британской империи, – объяснила я не без некоторой гордости.

– Британия… – эхом отозвался джинн.

– Наш правитель, если хочешь знать, – королева Виктория, благослови ее Господь, а год сейчас – тысяча восемьсот девяносто шестой.

– Тысяча восемьсот девяносто шестой? – выпучил глаза джинн. – Это, как там говорится, по христианскому исчислению?

– Время быстро летит, правда? – ухмыльнулась я.

Не знать, какой год, ну надо же!

– Я проспал три сотни лет! – простонал Мермер. – И никто меня не нашел… Постой-ка. Говоришь, вашей империей правит королева?

– Боже храни ее, – немедленно отозвалась я. – С восемнадцати лет правит!

– Женщина? – Джинн схватился за голову. – Молодая женщина… О небеса, неудивительно, что девицы стали столь дерзкими! Что ж это за мир такой?

Сдается мне, куда более привлекательный, чем тот, откуда родом Мермер. Однако же вернемся к делу. Неужто джинн решил, что может сбить меня с толку и заставить забыть о желанной добыче? Плохо он знает Мэйв Меррит!

– Смелее, – потребовала я, – признайся. Ты – джинн. Самый настоящий! Я много о них читала. Тому, кто тебя нашел, ты должен исполнить три желания. А тебя нашла я! Значит, ты – моя собственность. Таковы правила.

Мермер метнулся ко мне, и его гигантская физиономия оказалась в паре дюймов от моего лица.

– Тогда загадывай желание, неоперившийся птенец, – негромко процедил он. – Загадывай первое прямо сейчас – самое лучшее, какое сумеешь придумать.