Я стар и временем жестоким искалечен

Остался мне не долгий срок

А мир всё так-же как и прежде

под властью хищных слов…

****

Как долго жить мне в скулеже?

Пора. Уже.

Я плавно руки опускаю

Прискорбно на душе

Я всё здесь знаю

Иду…

А что осталось потерять в Аду?

****

Присев в последнем ряду, на деревянную скамью,

под расписным потолком, в полумраке глухом, среди старух рыдающих и плачущих девиц, я слушать собралась, закрыв глаза, чтобы не видеть лиц.

И вот запел протяжно белый хор

И захотелось к ним шагнуть, прильнуть и телом и душой

Но вдруг я слышу разговор:

— Там грязный пол и битая посуда

— Тогда беги оттуда

— Вот я пришёл, но где покой?

— Прочти молитву, дорогой.

И я подумала,

Зачем он тут, зачем решил сюда он заглянуть? Зачем весь этот путь? Зачем он ноет без конца?

Но, если не хорош тот суп, останься просто без кольца!

Но нееет,

Придут сюда, но не затем, чтобы Его прославить и хор поздравить, а для того чтоб самому перед собой слукавить.

Зайти к Нему не повредит,

Спеша от урагана

Здесь со стены Иисус глядит

Так трогательно, без изъяна

****

ТЫ БОИШЬСЯ ВЕЧНОГО МЕРЦАНИЯ ЛУНЫ, КОГДА ВСЁ ИЗОБИЛИЕ ПОГРУЖАЕТСЯ В ТЕНЬ

Нет этим лучам подобия в мире, смысла они лишены, как скучный вчерашний день

Ослепительных звёзд, смотрящих в ночи, однако потерянных в тишине, что замыкается вокруг безмолвной земли

Край которой не видать ни мне, ни тебе, сколько б по ней мы не шли

Сломанных цветов на холме и крыла погибшей бабочки

Тяжёлого бремени на тонкой тесьме и со следами слёз и крови всего-навсего… накрахмаленной тряпочки

Разум твой одиноким огнём блуждающий где-то вдали, пойман в девственные заросли,

Но они, тайной своей пленя, боясь огня,

Однажды раскроются для меня,

И в руках полных воды —

Отразится и свет луны во всех цветах и тонах, и покажется значение каждого дня

И осознанная любовь, невиданной красоты,

Чувственно выйдет под звуки нашей с тобой мечты,

Забыв о тоске по утраченному,

Гулять по охваченному страстью раздолья полю…

Без всякого страха больше в глазах, что счастьем будут залиты и охватившей их безудержной волей

Какая сила взгляда! Ты рада?

Не волнуйся милая.

Вот он жизни экстаз…

Долой действительность унылая

Обними меня ещё раз…

Солнце за окном

И весна

Может быть, мы сегодня поймём

Что жизнь хороша!

****

Хочу замкнуть связь пальцев и мозга: Я посмотрела на свои длинные, изящные искусные руки и ощутила желание мять глину, тем более что с ритуалов погребения начинается людей истина и её культура.

За обычным прозрачным стеклом раскинулся на всю округу для общего удовлетворения и пользования, к общей радости и для безмерного горя, изумрудный, наречённый нами — луг, — он олицетворение безвременности.

На очень удачном месте, над сочной, мокрой от слёз и сожжённой вечным пламенем, травой, погибший мудрый дуб с седыми кольцами вознёсся.

Он был дряхлым, стар и сух, и не представлял ценности.

Под богатым плодами деревом, в густой и пышной тени лежала просто так, скромно, на голой земле, я,

чтобы не пострадала от избытка дневного губительного солнца нежная, прозрачная, фарфоровая кожа моя.

Иногда поливали мои цветы, чтобы душа моя не обожглась.

Это были тут вы, как всегда, в наушниках под музыку, развлекаясь и резвясь.

Меня всегда, бесконечно, тревожил и мучал глобальный вопрос о нашей современности.

Но сегодня что-то особенное беспокоило, что-то подсознательно замеченное.

Это отложилось в памяти, но пока не проявилось внешне.

Ах! Вот что, конечно!

Они, все как один, были на кладбище в лакированной обуви.

Короткие красные юбочки, джинсы и непременно чёрные очки.

После моего захоронения были отблески погребения, —

много водочки, закусочки и, обязательно, в мою сторону разного рода шуточки.

А может даже и весёлые танцы.

Молодцы!

Воздух остановился, в одночасье кончился —

наконец на глине проявилось то, что я не смогла разглядеть доныне:

Я, после смерти, покойная,

блуждая среди живых, возненавидела всё, что любила при них. И их самих

****

Кладбищенский цвет с могильным оттенком вам к лицу. Имея воображение, деньги и амбиции, извращенец может выстроить вычурную драгоценность — дикий бесшумный танец смерти.

Он сегодня в настроении особенно. И это понятно: много гостей и все пьют вино. Хозяин слыл чудаком, был безумно богат. Говорят, сильно болел.

Ему было уже много — много лет, но он не старел.

На вечеринках своих он, бывало, деньги раздавал налево и направо.

Об этом знала вся округа, попасть к нему на церемонию раздачи денег было туго. И ещё, — те, кто туда попадал, — пропадал.

****

В главной зале, на стенах, картины автора «Смерть» сияли:

на них люди свои лица кривляли. Они, наверное, так отдыхали.

Очень даже по-современному выставочно!

Места свободного для новых шедевров было ещё предостаточно.

Да и имя автора для рекламы было выбрано безошибочно.

— Пейте, гости дорогое вино. Оно, правда, отравлено, и не только выдержкой своей, ему лет сто… Не найдёте такого нигде.

Все посмеялись над шуткой его и приступили к питью и лёгкой еде.

Помню, когда-то, очень давно, мы шли сквозь сгущающиеся сентябрьские сумерки, он мне поведал одно: