— Так и должно быть, молодой человек, — Ярослав Львович сделал шаг ко мне. — И еще слабость. Вы чувствуете слабость?

— Да… — прошептал я, покачиваясь и делая вид, что почти готов упасть.

— Не волнуйтесь, Богдан, — он подошел ко мне и подставил плечо, чтобы я мог опереться. — Давайте вернемся в лазарет…

Договорить я ему не дал. Обеими руками я вцепился в его горло и изо всех сил сжал пальцы. Он захрипел, лицо его покраснело, вены на висках вздулись. Он нелепо дергал руками, кажется пытаясь как-то по-особенному сложить пальцы. А я смотрел в его выпученные глаза. Зачем мне вспоминать свое первое убийство, Соловейка? Лучше спрашивать о последнем…

Скоро его тело обмякнет, глаза безжизненно закатятся, и тогда…

Чья-то легкая рука коснулась моего плеча. Но я был так увлечен процессом, что не потрудился даже посмотреть, кто именно подкрался ко мне со спины. И зря…

Мое тело пронзила адская боль. Такая, что казалось, что на части рвет каждую клетку тела. Будто одновременно мне пнули по яйцам, разом заболели все зубы и уши, и еще… Кажется, я заорал, но это не точно. Боль затопила меня черной волной, шею ненавистного толстяка я, ясен пень, отпустил, а сам занялся единственным, что мог вообще в этой ситуации — скорчился на полу в позе какашки.

Отпустило точно так же резко, как и началось. Только что я извивался и слушал собственный крик, и вдруг наступила всепоглощающая тишина. В которой прозвучал заботливый девичий голос:

— Ярослав Львович, с вами все в порядке?

Я поднял голову, чтобы посмотреть, кто это пришел на помощь толстому интригану.

Она оказалась немного выше ростом, чем я думал. Пока она была там, внизу, где ее как куклу перекидывали друг другу трое здоровенных парней, она смотрелась миниатюрной. А сейчас, когда она стояла надо мной, небрежно запахнув полы халатика, вообще не особенно заботясь, чтобы куцая тряпочка хоть что-то прикрывала, она вовсе не выглядела крохотной.

Как там ее назвал Ярослав Львович? Феодора?

— Спасибо, милая, — прохрипел Ярослав Львович. — Жить буду… Лучше о мальчике нашем позаботься.

О мальчике? Это он меня имеет в виду? Или того парня внизу с кровью из ушей?

Блондинка повернулась ко мне. Склонила голову, в той же манере, что и Ярослав Львович, разве что на пастушку при этом похожей не стала. Волосы ее были растрепаны, разбитая губа все еще кровоточила.

— Так это был спектакль? — спросил я и осторожно сел на полу, опершись спиной на стену. Протянутую руку девушки я пока что проигнорировал.

— Ага, — Феодора потрогала языком разбитую губу. — Даже жалко, что ты не досмотрел, у парней еще так много интересных идей было.

Я прикрыл глаза и сосчитал про себя до десяти. Ну, чисто чтобы не влепить ей еще одного леща. Надо же, как меня развели… Я ведь из-за этой сучки тут почти апокалипсис устроили. Так. Подождите. Я… Что?

Я открыл глаза. Ярослав Львович уже поднялся и привел свой костюм в порядок. Феодора закусила губу и сосредоточенно касалась каких-то точек на лице толстяка.

— Хватит, хватит, милая, — он оттолкнул ее заботливые руки. Говорил он уже вполне нормальным голосом, никакой хрипоты и сдавленности. — Не так уж сильно он меня поранил, кроме того, я это заслужил. Мог бы и предусмотреть… Богдан? На сколько по шкале от одного до десяти вы сейчас сердиты?

Я опять почувствовал подкатывающую ярость, но уже отлично понимал, что это скорее не благородное бешенство, вывернувшее меня наизнанку несколько минут назад, а злость на то, что меня примитивно развели. Ну ладно, не примитивно. Смотрелось все настолько натурально, что у меня до сих пор скулы сводило. Впрочем, развели — это, наверное, тоже неправильное слово.

— Это и был пробой, верно? — спросил я вместо ответа.

— В яблочко, Мародер! — ответила Феодора. — Здорово зарядил, я думала, что у Карла голова лопнет и мозгами меня забрызгает.

— А он… вообще… как? — я поднялся, придерживаясь за стену, и заглянул в окно. Стекла больше не было, оно превратилось в стеклянную крошку и валялось на полу. Двоих второстепенных героев эротической сцены в комнате уже не было. А вот главный все еще лежал на полу. Заботливо прикрытый простынкой, под головой — валик из полотенца или чего-то подобного. Рядом с ним на коленях сидела Лизонька. Все в том же образе пацана-заучки. Даже волосы обратно под шапочку собрала. Феодора встала рядом со мной. Видимо, почувствовав, что на нее смотрят, Лизонька подняла голову. Очки ее сверкнули в свете неизвестно как уцелевшей лампочки. Она улыбнулась, на щеках ее появились очаровательные ямочки. Она показала Феодоре большой палец вверх.

— Вот видишь, — Феодора повела плечами, халатик как бы невзначай соскользнул до талии. — Хорошего парня так просто не убьешь.

— Прикройся, Феодора, — скомандовал Ярослав Львович. — Нам сейчас предстоит деловой разговор, а ты отвлекаешь мальчика.

— Извините, Ярослав Львович, — «монашка» бросила на меня обжигающий взгляд, накинула халат обратно на плечи и затянула потуже пояс.

— Так я повторю вопрос, Богдан, — толстячок тоже подошел к окну и с теплотой посмотрел на сидящую рядом с раненым Карлом Лизоньку. — На сколько баллов по шкале от одного до десяти вы сейчас сердиты?

— Примерно на шесть, — сказал я, не особенно задумываясь. — У меня есть пара вопросов к вашему заявлению насчет игры «в светлую».

— И я ничуть не отказываюсь от своих слов, и по прежнему готов дать исчерпывающие ответы на любые ваши вопросы, — Ярослав Львович обезоруживающе улыбнулся. — В том числе и о том, что сейчас произошло. Однако предлагаю переместиться в более подходящее для беседы место. Если вы готовы, конечно.

Был ли я готов? Честно говоря, хрен меня знает. Я чувствовал, что меня втягивают в какие-то корпоративные игры, в которых я пока что нифига не понимаю. Но ведь если я буду от этих игр уворачиваться, то никогда в них и не разберусь.

Так что я кивнул.

— Замечательно, — Ярослав Львович снова широко и простодушно улыбнулся. — Тогда следуйте за мной.

Толстячок бодрым шагом устремился к выходу из коридора с окнами. Я еще раз оглянулся на это странное место. Интересно, предназначенной для меня инсценировкой была только та, в которой участвовала «монашка», или за остальными стеклами тоже были актеры? С другой стороны, а не слишком ли для какого-то там абитуриента, пусть даже с каким-то важным потенциалом?

— Кстати, а что значит… — мне пришлось изо всех сил напрячь мозги, чтобы вспомнить то словосочетание. — «показатель вариативности на шкале деструкции»?

— Не бери в голову, я его подделал, — ответил Ярослав Львович. — Мне нужен был повод, чтобы

— А если бы не подделали, то что это значило бы? — спросил я.

— Шкала деструкции — это основной параметр боевых магов, — ответил Ярослав Львович. — Показатель вариативности по этой шкале означает специализацию. Обычно показатель вариативности находится в пределах двух-трех единиц. Это значит, что маг силен, например, в дистанционных атаках, но в ближнем бою представляет собой пшик. Не сильнее обычного человека. Или наоборот — у него мощный контактный удар, но он совсем не может направлять энергию дальше пары метров от себя. Это если грубо. Когда показатель вариативности больше четырех единиц, то по правилам его полагается прогнать еще через несколько непростых исследований. Твой был три. Я исправил на восемь.

— Но зачем? — я недоуменно нахмурился.

— Иначе бы Сольвейг Павловна осталась сидеть у твоей кровати, — Ярослав Львович пожал плечами. — А потом ты бы снова оказался в какой-нибудь опасной ситуации, только нападал бы на тебя не вонючий корнипедум, а какой-нибудь упырь. Или черт козлоголовый… Вы поймите, Богдан, я уважаю Сольвейг Павловну за ее таланты, но в душах человеческих она разбирается, прости господи, как свинья в апельсинах. Я только мельком смог просмотреть ваши бумаги, но даже одного этого было достаточно, чтобы понять, что вы были солдатом, и убивать вам приходилось по меньшей мере неоднократно. И кто бы на вас не напал, вы воспримите это как ситуацию, конечно, опасную, но обычную. Я бы даже сказал, заурядную. Ведь так? Вам ясна логика моих рассуждений?