Не интересовало.

И даже потом, когда поставила на кладбище крест, а на крест повесила табличку, цифры остались цифрами. Они не имели отношения ни к Дерри, ни к темным рукам его, покрытым сетью морщин и трещин. Ни к побелевшим волосам, которые он собирал в хвост.

– Беруши возьму, – подумав, сказал Томас. – С берушами не вытекут.

Шутит, значит.

Отказаться? Но тогда сам полезет. И долезет. И мало ли что там приключится? И почему мне не все равно?

– Возьми. – Я допила кофе. – Ты дурак. Тебе сказали, что ждать нужно.

– Не могу, – Томас покачал головой. – У меня такое чувство, что я знаю что-то и вправду важное, только забыл. И если вспомню, то все пойму. А вспомнить не получается. Это как заноза. Я однажды поймал. Думал, ерунда, сама вылезет, а она загноилась. И пришлось потом резать. Сначала мамка лечить пыталась. Глиной замазывала. И мочой. Но стало только хуже.

Он поскреб босую ногу, длинную и нескладную, с тонким уродливым шрамом, похожим на прилипшего к коже белого червя.

– Тогда и позвали мистера Эшби. А он резал. И прикладывал мазь. И мать ругал. Знаешь, он назвал ее тупой курицей. Я почему-то отчетливо помню. Причем без крика. Он никогда не кричал. Но мать сразу разрыдалась.

Тупой курицей?

Нет, матушка Томаса и вправду небольшого ума была. Помню ее, нервозную, скандальную, охочую до сплетен и притом демонстративно-набожную. Она ходила в церковь, чтобы после мессы с жаром обсудить чужие наряды. Мужей. Детей. И все, что придется.

Но дело не в ней. Он, наверное, был очень зол, если позволил себе выразиться подобным образом.

– Тебе переодеться надо бы. – Вспоминать не хотелось. И я встала. Солнце постепенно поднималось выше, скоро вовсю разгорится, наполняя осенний день жаром. – От Дерри кое-что осталось. Вы почти одного роста… если не побрезгуешь.

Томас кивнул.

Рост один, а вот в плечах он пошире будет. И рубашку застегнул, но как-то так, что было ясно – одно неосторожное движение, и старая ткань затрещит. А вот пояс на штанах пришлось затянуть.

– Хочешь, в мотель зайдем? – Я протянула старую кожанку, еще крепкую и сохранившую запах Дерри. В последний месяц он много курил.

Травку.

Я не мешала. Травка избавляла его от боли куда более эффективно, чем все те препараты, которые ему выписывали. Правда, ими Дерри тоже не брезговал.

– Нет. – Томас рубашку снял и натянул свою. – Я не хочу, чтобы меня остановили.

– Тогда с тебя расписка.

– Какая?

– Что ты сам дурак, без постороннего вмешательства.

А куртка села как влитая. Томас принюхался. Это да, запах был специфическим.

– В последние месяцы ему… только это и помогало.

Кивнул. Понял? Хотелось бы надеяться. Я не умею оправдываться. Да и случай не тот.

– Ботинки тоже примерь, а то у тебя дерьмовые…

Подчинился молча. А мне подумалось, что Дерри он бы понравился.

У дверей лежала роза. Темная, почти черная, на длинном стебле, усыпанном острыми шипами. Она слегка увяла, ибо солнце поднялось довольно высоко. И песок к листьям прилип.

– Твою мать, – сказал Томас. А я кивнула. И мою, и его, и вообще… жизнь – дерьмо. Но с приключениями.

Возвращались в Тампеску на машине.

Вертолет им предлагали, но Лука отказался. Он полночи сидел над картами, пытаясь понять, как, мать его, получается, что засранец этот влез если не всюду, то почти?

Он расчертил побережье, разделив на куски.

Он провел нити старых дорог. И решился отправиться по одной из них. А Милдред просто бросила сумку в запыленный «понтиак».

– Тебе лучше воздухом.

– Ненавижу летать. – Она забралась на сиденье рядом с водительским. И очками отрезала себя от мира. Черные, зеркальные, они закрывали половину лица. И Милдред казалась чужой.

Впрочем, ей шла эта короткая рубашка мужского кроя. И джинсы.

И местные глазели на нее, благо дальше взглядов дело не заходило, иначе Луке пришлось бы сложнее. Нехорошо бить местных.

– Уверена?

– Мне нужно. – Она все же опустила очки. – Я хочу посмотреть на пустыню. И… может, вспомню что-то? Я не буду мешать.

– На. – Лука сунул ей револьвер с коротким дулом. – Спрячь.

Возражать она не стала.

Старая дорога откололась от шоссе сразу за городом. Вот мелькнули серые груды многоэтажек, вот остались позади грязные домишки, что подбирались вплотную к пустыне. Исчезла редкая зелень. Асфальт стал темнее. Запахло им, раскаленным, пусть и осень на дворе. Но у пустыни свой взгляд на время.

Она присматривалась к людям. Она хранила тайны и решала, стоит ли поделиться ими. Она держалась за границей столбов, притворяясь, будто и они, и тонкие жгуты проводов на их плечах по-настоящему серьезная преграда.

Развилка.

Предупреждающий знак. И бутылка воды в руке Милдред. Как поняла, что он пить хочет? Ведьма… и вправду ведьма… повязала платок на светлые волосы, и хвосты его спускаются до самых плеч. Щекочут, наверное.

– Спасибо.

Старая дорога неровная. И скорость пришлось сбросить. Как-то вдруг линия электропередач осталась слева, столбы сперва уменьшились, а после, когда дорога нырнула вниз, и вовсе исчезли.

Песок. Красный. И темно-красный. Алый, нарядный, будто кровь, которую расплескали щедро. Кое-где из песка затонувшими кораблями поднимались скалы. Солнце било в глаза.

А ям становилось все больше и больше. Да здесь просто так не пробраться. Но странно. Старое шоссе короче раза этак в два, если не в три. Новое прокладывали по дуге, которая огибала и Долькрик, соединяясь с ним тонкой перемычкой проселочной дороги. А это шоссе шло напрямик, будто специально проложенное…

– Остановись, – попросила Милдред.

И Лука остановился.

Она выбралась, не дожидаясь, когда он подаст руку. Огляделась, хмурясь…

– Там. – Милдред указала куда-то в сторону красной скалы, похожей на драконью голову. – Я ее помню! Я помню ее… и…

Она пошла, ускоряя шаг, а потом и вовсе побежала, позабыв обо всем. Песок же поглощал следы. А Лука достал револьвер. С ним он чувствовал себя спокойней.

– Здесь. – Она забралась на огромный валун, на вершине которого и стояла, раскинув руки, пытаясь сохранить равновесие. – Точнее там, видишь?

– Что?

Лука видел лишь песок. И солнце.

Много песка и много солнца, от которого зачесалась макушка. Надо было тоже что-нибудь на голову повязать. Или шляпу купить, как у местных, чтобы были поля широкие. Правда, в шляпах он выглядит по-дурацки. Но и с обгоревшей рожей будет ничуть не лучше.

– Смотри. – Она вцепилась в протянутую руку. – Видишь? Там, далеко? Будто ниточка… это дорога, по которой мы ехали.

И вправду, если верить карте, пятьдесят третье шоссе подбиралось вплотную к этому, полузабытому.

– А потом он свернул. Здесь была проселочная дорога. Дэйви еще в городе спросил у кого-то, и ему сказали, что так будет быстрее. К драконам…

Милдред задрала голову, и Лука посмотрел.

Небо ясное. Солнце желтое. И драконов, к счастью, не наблюдается.

– Дальше, – сказала она с убежденностью. – Мы перевернулись дальше…

– Но в отчете говорится…

– Именно. – Милдред позволила снять себя с камня, который выглядел слишком уж ненадежным, чтобы позволить ей стоять на его вершине. – В отчете сказано, что машина перевернулась на трассе. Но я помню эту скалу, пусть и с другого ракурса… едем.

Это было похоже на приказ. И Лука подчинился. Не стоило возражать женщине, которая вдруг уверилась, что вот-вот раскроет тайну.

Может, и вправду.

Они остановились пару миль спустя. На той же разбитой дороге, почти занесенной песком. И Милдред долго ходила вокруг машины, что-то бормоча под нос, и явно не хвалебное. Она то замирала, то приседала, пыталась раскапывать песок, будто и вправду надеялась найти что-то под ним. Потом вскакивала, бежала к камням. Возвращалась.

И, устав, сказала:

– Поехали дальше. Здесь все равно пусто… но стоит поговорить с шерифом. Кстати, он меня узнал.