– Чудесно. В таком случае тебе нужна капсула.

– Капсула?

– Камера сенсорной депривации[37]. Это почти так же здорово, как ЛСД.

– А… ха… да… нет… я не собираюсь…

Мэдди не закончила свою мысль, поскольку их прервала официантка, спросившая, решили ли они наконец, что будут заказывать.

– Извините, – пробормотала Мэдс. – Я не могу… не знаю… я не смотрела меню. Можно еще минуточку?

Кивнув, официантка удалилась. Мэдди уставилась в меню. Она видела слова, но не понимала их смысла. Поколебавшись, спросила у Труди:

– А ты сама когда-нибудь была художником?

– Пффф! – Труди махнула рукой. – Боже, нет. Я чувствую искусство, когда его вижу, но сама не творю. Одни люди – создатели, другие – вампиры, и я отношусь к последним. Мы жиреем на ваших идеях и вдохновении. Я же лишь очаровательный ленточный червь, дорогая…

– Но ты знакома со многими художниками.

– Разумеется.

– У них когда-нибудь бывают… – Как бы спросить об этом получше? – У них когда-нибудь бывают обострения?

– Обострения?

– Ну, нервные срывы.

Труди издала резкий, слишком громкий смешок.

– Нервные срывы? У художников? Это все равно что спросить у человека, чесался ли он когда-либо на людях. У вас, творческих натур, это, дорогая, встречается так же часто, как шоколад и арахисовая паста в холодильниках. – Она понизила голос. – Но по тебе этого не скажешь. Ты всегда такая… собранная. Что позволяет предположить: когда ты рассыплешься на части, это будет нечто зрелищное.

– Не заигрывай со мной.

(Труди была лесбиянкой и порой просто невыносимо флиртовала.)

– А я и не заигрываю. Я на диете без углеводов, и ты для меня в этом смысле – мучное. Просто хочу сказать – человек, застегнутый так туго, вероятно, лопнет, если на него надавить слишком сильно. Не хочешь поведать, что стряслось?

– Нет-нет, ничего…

– Что-то случилось. Пожалуйста, прекрати глупости. Выкладывай все начистоту.

– Я… я кое-что сделала.

– Кое-что. Что именно?

– Сову.

– Сову? – Труди скорчила гримасу. – Как тривиально.

– Нет… То есть да, но мне показалось, это будет замечательно, и…

– И что потом?

– Я купила бензопилу, выпилила эту сову – и в какой-то момент просто… – Мэдди перешла на шепот, хотя во дворике, кроме них двоих, больше никого не было. – Просто вырубилась, твою мать.

– В смысле – слишком много таблеток, и жах?

– Нет. Никаких таблеток. Отключилась. Потеряла сознание, но продолжала делать сову.

– Работающей бензопилой.

– Да, работающей бензопилой.

– О, дорогая, тебе повезло, что ты не отпилила себе руку! – Труди широко раскрыла глаза. – Бензопилы прямо-таки жаждут крови. У меня есть один знакомый, знающий толк в деревьях, – теперь, когда ты живешь в лесу, тебе такой весьма пригодится, – он ботаник, знаешь ли, зовут Пит. И у него был помощник, такой маленький тип со смешными усиками, хотя с бензопилой он умел обращаться… так вот, однажды вуф! пила наткнулась на сучок в старом дубе и отскочила назад, словно испугавшаяся лошадь, и попала ему прямо сюда. – Она постучала себя по лбу. – Нос не задела, но попала прямо в кость. Повсюду кровища, как в фильме ужасов, точно тебе говорю. Страшная штука эти бензопилы.

– Об этом я даже не думала. – Мэдди решила не упоминать про последнюю часть: «А когда я очнулась, сова, которую я выпилила, исчезла».

Труди молча пожала плечами.

– Итак, – спросила Мэдди, – что мне на хрен делать?

– Что тебе делать? Делай, что должна.

– Предлагаешь проверить здоровье? – сказала Мэдди, предвидя ответ.

– Что? – рявкнула Труди. – Нет. Дорогая, ты в отличной форме, только посмотри на себя! Проблема не в теле. А в голове.

– Значит, психотерапевт.

– Нет, нет и еще раз нет! Лучший психотерапевт – искусство. Возвращайся к работе, Мэдди. Возвращайся к работе.

Именно так Мэдди и поступила. Задвинув страхи подальше, принялась за работу.

Перед ней стоял полуразвалившийся прогнивший деревянный ящик. Содержимое? Всякий хлам. Мусор прямо со свалки, чистейшей пробы. Металлическое барахло, детали машин и так далее: корпус старого стоп-сигнала без стекла, ржавая банка из-под кофе с болтами, гайками и винтами со сношенной резьбой, ручка от дверцы стиральной машины… Мэдди набрала все это по дороге домой, возвращаясь с обеда вместе с Труди. Остановилась у старой свалки, провела там несколько часов, купила ящик отборного хлама и вот сейчас, вернувшись в мастерскую, была готова что-нибудь сотворить.

Мэдди опустила на лицо маску сварщика. Погрузившись в темноту, она ощутила внезапный приступ головокружения. Мир попытался ускользнуть прочь, закрутившись влево, но Мэдди твердо расставила ноги, напрягаясь, словно при родах, и…

Головокружение прошло.

И Мэдди принялась за работу. Во все стороны брызнули искры, оставляя в воздухе жженые черточки. Затем она сняла маску и принялась стучать молотком. Гнуть проволоку плоскогубцами. И водить паяльником. Мэдди сама не могла сказать, что делает, – она просто отключила мозг, давая рукам работать.

Прошло много, очень много времени, прежде чем Мэдди поняла, что создает лицо.

Не лицо даже, скорее…

Целую голову, черт побери. Да еще с шеей, плечами и одной вытянутой рукой – сделанной из арматурного стержня, с артериями из проводов в разноцветной изоляционной оплетке и кожей, состоящей из осколков разбитой приборной панели. Мэдди не знала, почему работа привела ее именно сюда; она полностью отдалась течению, не заботясь о поджидающей впереди стремнине.

Наконец Мэдди отошла от своего творения. Быстрый взгляд на экран маленького цифрового будильника на верстаке показал, что уже совсем скоро ее близкие вернутся домой.

«Надо приготовить ужин», – подумала Мэдди.

Она еще раз окинула взглядом то, что сделала. Работа оставалась незаконченной, это было ясно, хотя иногда незаконченная работа выглядела завершенной. Мэдди увидела голову, шею, вытянутую руку – и, разумеется, лицо. Это было все равно что смотреть на автостереограмму, картинку с визуальным шумом, который внезапно сливается в истинное изображение (дельфина, единорога, кого там еще)…

«Я знаю это лицо».

Знакомое.

Тошнота захлестнула ее штормовой волной.

И тут лицо из металла и пластика подмигнуло. Подалось вперед, скрипя и треща шеей, мертвый взгляд упал на Мэдди, а вытянутая рука потянулась к ее горлу.

Мэдди закричала.

21. Провалившийся в трещину[38]

Мэдди отпрянула назад, прочь от тянущейся к ней руки. Промахнувшись мимо горла, рука схватила ее за ворот рубашки, рывком привлекая к себе. Творение было намертво закреплено на верстаке в больших тяжелых тисках, и Мэдди тщетно пыталась сдвинуть его. Вцепившись в его руку, она потянула ее на себя, заламывая, но творение все равно не двинулось. В голове у нее лихорадочно носились мысли, и каждая усиливала приступ паники:

Я знаю этого человека.

Я его уже видела.

Я знаю, как его зовут.

Твою мать, что происходит?

Этого не может быть.

Этого просто не может быть!

Голова тянулась к Мэдди, вытягивая шею, длинную, слишком длинную, длиннее, чем она ее сделала; единственный красный глаз – стоп-сигнал, дикий, безумный, пристально смотрел на нее. Металлические губы скривились в жуткой усмешке, все лицо превратилось в сплошную гримасу, кожа из пластика приборной панели потрескалась, словно подгоревшая карамельная корочка – крркт! – это была гримаса первобытной ярости.

– Д-д-д-девочка, – прошипело творение, – я тебя з-з-з-з-з-знаю! Ты у-у-у-у-крала мой номер п-п-п-пя-а-а-ать, мерз-с-с-с-кая с-с-сучка!..

Вытянув руку, Мэдди нащупала край верстака…