Увидеть ее в качестве жены моего сына оказалось не просто ударом – это был плевок в самую прогнившую душу чудовища, живущего внутри меня и жаждущего только одного – смерти всех, кто носил проклятую фамилию Зимины. И да, я настолько бесчестен, что мне плевать – женщины, дети, старики. Я хотел уничтожить племя ее отца до десятого колена. Я бы не побрезговал ни ее матерью, ни ее больной сестрой, никем из этой вонючей семейки… Если бы. Если бы не это ощущение, что мне разворотило грудную клетку от одного взгляда на нее.
Когда увидел ее… вживую. Настоящую. Не фото. С этими развевающимися золотисто-русыми волосами и огромными кристальными голубыми глазами, Я ЗАХОТЕЛ. Нет, не просто захотел, я заалкал ее с такой бешеной силой, что все мое нутро свело судорогой боли. Как ураган, как будто по мне прошелся черный и разрушительный смерч. Она должна была стать моей. Нет, не женщиной, нет, не любимой, не любовницей, а моей вещью, моей скотиной, моей тряпкой. Я захотел ее себе. Всю. Вместе с ее душой, сердцем, гландами, костями, маткой. Причинять ей боль, уродовать ее до такой степени, чтоб стала похожа на изуродованного меня. Взять в рабство, в полнейшее подчинение. Навсегда.
Их брак ничерта не значил в моей стране и для моей семьи. А Рамиль не посмел бы меня ослушаться и сказать слово поперек. Только мои решения были законом в семье.
Я не сводил с нее взгляда, я жрал ее глазами. Меня раздирало от ненависти и от презрения к себе и к этой суке, которая выплодилась у самой жуткой мрази, какую только могла носить земля, у мрази, изничтожившей мою семью и меня самого.
И именно эту суку я так неистово захотел себе, что просто унизительно не смог себе в этом отказать. Не смог… я хотел. Я думал о том, чтобы просто отрезать ей голову, но при этом меня охватывала дикая боль. От осознания, что не смогу ею владеть. Было в этом нечто адское. С нормальными людьми такого не происходит, а нормальным я уже не был давно.
В ту ночь… когда увидел ее, когда схватил за волосы и закрыл в комнате, а потом хлестал по щекам своего слабака сына, а он плакал и ползал передо мной на коленях.
– Папа, я не знал… папа, я не думал, что ты будешь против, папа, хочешь, я ее верну? Хочешь, я ее лично убью, папа?
Хотел ли я? Хотел… и вместе с тем меня трясло от понимания, что не смогу. Потому что ядом уже отравило, потому что меня охватило этой одержимостью мгновенно. Перемкнуло, как самого конченого маньяка. Поднял сына за шиворот и прошипел в перекошенное и зарёванное лицо, так похожее на лицо его матери.
– Она тебе не жена… по нашим законам. Забудь о ней, понял?
Кивает быстро-быстро, а я отшвырнул его в сторону и прошел к ней, чтобы… не знаю, чтобы убить, наверное. Быстрыми шагами, снимая с рук перчатки, открывая настежь комнату, и замер, увидев, как она сидит на полу у стены и смотрит на меня испуганными глазами. Настолько прекрасная, что я опять полетел в бездну с такой силой, что дух захватило и пересохло в глотке.
– Простите… что я сделала? Что? Я…
– Заткнись!
Рявкнул и подошел к ней… именно тогда я впервые настолько отчетливо ощутил ее запах и это ужасное головокружение, сводящее с ума. Нет, я не ударил, не убил. Я поднял ее на ноги и смотрел. Искал в ее прекрасном до безумия лице хоть малейшую схожесть с ее отцом и не находил. Ни одной черты, ничего кроме удивительной, буквально ослепляющей женской красоты, от которой мутнел разум и твердел до остервенения член, наливался узлами и буквально причинил боль бешеной каменной эрекцией. В ней возбуждали даже светло-рыжие веснушки на кончике носа, даже молочно-белая кожа и золотистые ресницы, загнутые кверху, как у куклы. Я озверел. Я мгновенно оголодал, как будто вечно жил в постоянной жажде и голоде.
Ее высокая юная грудь просвечивала сквозь тонкую материю летнего платья и пробуждала внутри меня кровавую жадную похоть. Дочь врага… дочь того, кто обрек меня на адские физические и душевные муки, сука, окрутившая моего родного сына и посмевшая взять мою фамилию… Я принял это решение именно тогда, когда крутил ее сосок между пальцами и смотрел, как она кривится от боли. Я хотел ее под собой. Всегда. Она станет моей личной, моей персональный шлюхой, которую не отнимет никто и никогда, потому что я женюсь на твоей дочери, Зимин. Да, я – черный пес, чурка, или как ты там меня называл, когда бил и рвал меня до мяса. Я чурка и женюсь на твоей белой, чистенькой суке дочери, чтобы метить и драть ее тело, чтобы трахать ее во все дырки и вытирать об нее ноги. Она станет женой Ахмада Мухаммада ибн Бея.
И я исполнил свое желание уже на следующий день. Мне было насрать на возражения тетки Самиды, на то, что это не понравилось имаму. Здесь принимаю решения только я. Никто не указ эмиру.
– Мой лев, мой племянник, мой родной, ты не ведаешь, что творишь. Зачем тебе?
– Я не стану обсуждать свои решения с тобой. Я так хочу.
– Ты можешь иметь любую, кого захочешь. Зачем на ней жениться?
– Я так хочу.
Я любил Самиду, потому что она единственная, кто выжил из нашей семьи, единственная, кто уцелел после жуткой расправы. Головы матери и сестер рассекли прикладом, как и многих других тогда… врачи сшивали по кускам тех, кому все же удалось выжить. Тетка была всем, что у меня осталось, и единственной, кто любила меня морального и физического урода…
– Твои желания – закон… никто не спорит.
– И не спорь, тетя. Я принял решение.
– Я думала, после смерти Лейлы ты найдешь себе достойную жену…
Передернул плечами при упоминании о смерти жены.
– Малышам нужна мать… разве эта славянка годится на роль матери?
– Им не нужна мать. У них есть я, ты и куча нянек. И хватит об этом. Близнецы ни в чем и ни в ком не нуждаются. Пусть все готовятся к свадьбе. Завтра она станет моей женой, и это не обсуждается.
– А как же… как же Лами?
– Никак! Она выйдет за Рамиля!
Отрезал и вышел из комнаты, оставив ее одну.
Глава 5
Она прятала его в подвале, когда отец приходил домой и бил ее ногами. Спрятала и в этот раз, закрыв на засов, чтоб он не выбежал и не бросился на ее мужа. Чтобы не впился ему в лодыжку зубами, как в прошлый раз, и не получил удар кулаком по голове. А маленький девятилетний мальчик пытался сломать дверь и бился в нее всем своим худым телом, тряс ее, ломал ногти, выл, пока там наверху кричала единственная женщина, которую он любил, а вместе с криками раздавались глухие удары. Он будет их слышать долгие годы во сне и, просыпаясь, молча смотреть в потолок, сжимая кулаки и ожидая своего часа. Тигр умеет ждать. Тигр разорвет обидчика… потом… когда окрепнет и наточит когти с клыками, когда научится нести в себе смерть.
Его не выпустили, даже когда все стихло. Он просидел там несколько дней, пока засов не отодвинули, и бабка Сугар с печальным вытянутым лицом, в черном платке на седой голове, обвязанным вокруг шеи, не выпустила его, пытаясь поймать и обнять, но мальчишка вырвался и бросился наверх с диким криком «мамаааааа».
У. Соболева. «Невеста для Хана»
Он прислал ко мне врача. Если только это вообще врач. Отвратительную молчаливую бабку в хиджабе и черной одежде. Здоровая, мощная, с широкой костью. Она скорее напоминала мне жирную ворону. Она не говорила на моем языке, а бормотала что-то себе под нос.
Не спрашивая, повалила меня на кровать, задрала легкую ночнушку и раздвинула мне ноги обеими руками. После того, что сделал ее хозяин, не уже было все равно, у меня внутри все словно выгорело, превратилось в пепел. Мне казалось, что там все порвано, растерто, и мне было страшно даже прикоснуться. Когда мылась, лила туда воды и кусала губы.
Она осмотрела, сунула в меня два пальца, надавила на живот. Потом чем-то смазала половые губы, и на этом осмотр закончился. Поставила тюбик с мазью на стол, кивнула на него и молча ушла. Стало легче и жжение прошло, мазь помогла. Судя по тому, что она ничего не делала со мной, там ничего страшного не произошло и ничего не порвалось, как мне казалось.
