Последняя отчаянная попытка зацепиться за цирковую тенденцию была предпринята на первом Свердловском рок-фестивале, 20 июня 1986 года, попытка масштабная и во многом интересная. Были подключены архитектурные друзья, раскрашена и разукрашена сцена, перед началом выступления занавес закрыли, по авансцене бродили люди в странных костюмах, зал волновался. Пронесли плакат “Добро пожаловать!” – и опять унесли... В зале посвистывали, на местах Агап с Шахриным затянули “Светит месяц, светит ясный”. Песню подхватили, попели, публика сама занималась “предконцертной подготовкой”. После некоторых мытарств занавес разъехался, на сцену сквозь растянутую бумагу “вломились” Бубу и Уму, расписанные под коверных, в бодренькой раскраски костюмчиках. За музыкантами выписывали странные па Корнет и Терри, два толстячка, старинные архитектурные приятели. И поехало...

Под звуки очередного прощания с Америкой наусы стали пускать в зал бумажные самолетики, на сцену взбегали рокеры, в финале собрался сборный хор музыкантов рок-клуба, он пел “Гуд-бай, Америка, о-о-о!”. Был почти триумф, было ощущение рок-н-ролльного братства, но все равно ребята уходили с концерта какие-то нервные. Больше в клоунском виде “Hay” на сцене не показывался. Следующий концерт состоялся 5 сентября того же года – впервые перед публикой появились малоподвижные фигуры в псевдовоенной, псевдогусарской, псевдоорденоносной униформе.

Впрочем, в некотором смысле Слава так и не изменил образу клоуна, просто из Белого обратился в Черного, если такое возможно... И только много позднее, когда из песен полностью исчезли всплески черноватого юмора, Бутусов окончательно стал рок-звездой. Или не окончательно?..

Как бы то ни было, выступление на фестивале прошло удачно, наусов хвалили. На следующий день Слава с Димой в последний раз выступили в качестве вокалиста и, соответственно, басиста группы “Степ”, которой руководил Женя Димов, экс-“Трек”. “Рубились” страшно, Слава восседал на помосте в неимоверных лохмотьях и с микрофоном в руках, пел по бумажке, поскольку тексты не выучил, что в зале воспринято было как оригинальность. Зато пел от души, то есть голос сорвал к середине выступления, дальше хрипел, визжал, задыхался...

Через месяц в клубе Архитектурного института, где Андрей Макаров исполнял функции директора, сели на запись. Трудились весело, портвейно, опять ездили по кабакам к закрытию, заимствовали у кабацких музыкантов клавиши, поутру ходили с кругами вокруг глаз. Тогда же как-то сам собой прибился к группе Алексей Палыч Хоменко, у которого обыкновенно выпрашивали клавиши на запись. Зашел однажды в подвал, посидел да так и остался в группе.

Альбом пошел, материал весь был наигран, недоставало разве что обрамления, которое появилось случайно.

В то лето посиделки чаще всего происходили на квартире Леши Балабанова, начинающего киношника, а Балабанов любил, хотя и не умел, попеть, а пел одну-единственную песню: “Разлука, ты разлука, чужая сторона”. Остальные подтягивали, и после исполнения эдак двухсотого обросла русская народная песня такими руладами, что явно просилась в вечность. Тогда Диме и пришла идея – а не записать ли заодно и ее? – и у альбома появилось название вкупе со знаменитым “Эпиграфом”. Появилась и еще одна известная песенка.

За два года до того, в 1984-м, Илья Кормильцев в пижаме сидел по ночам в подъезде – дома ему курить не позволялось – и писал на кусочках бумаги тексты... Автор этих заметок тогда, холодной черненковской зимой, прочитал два и с полной уверенностью сказал: “Илья, тебя посадят...” В ответ Илья улыбался, но невесело, он никогда не был героем. Тексты назывались “Скованные одной цепью” и “Метод Станиславского”. Впоследствии оба перешли к Бутусову, и летом 1986-го один стал песней. Второй потерялся. Автор до сих пор считает, что второй был много лучше, но так всегда потом кажется... Увы, Слава всегда не слишком осторожно обращался с бумажками, а Илья никогда не оставлял черновиков...

4 августа состоялась премьера “Разлуки”. Скандал состоялся двумя днями позже: прибежал встрепанный президент рок-клуба Коля Грахов: “„Скованных“ нельзя!” Опасения, навещавшие “Hay” и раньше, благодаря которым, например, строчка “За красным рассветом коричневый закат” благоразумно окрасилась в розовый цвет, подтверждались. Начались судорожные переговоры, в результате которых решено было альбом распространять без “Скованных”.

Помогло недоразумение: одному из свердловских “магнитофонных” людей об этом решении не сообщили, он и продолжал гнать запись целиком, а когда недоразумение вскрылось, было в общем-то все равно. В деяниях незадачливого писалы попытались искать состав злоумышленного преступления, но не это важно. Важно другое: как рокеры ни боялись, власти не реагировали. Одному Богу известно, почему все-таки в то на демократию не слишком жирное время ни малейших гонений в отношении “Скованных” так и не последовало. Хотя к выступлениям текст еще переписывали, пытались что-то поправить...

Несколькими годами позже один из бывших партийных, человек грузный и умный, случайно наткнулся на запись “Скованных”, чутко выслушал до конца, вздохнул и признался с виноватой улыбкой: “Как они тогда смогли? До сих пор жутко становится”. Как знать, быть может, и их прокачало?

В жизни случались не только концерты и записи, случались и поездки в Сочи. В качестве лирических отступлений... В Сочи, например, ходили на концерт “Форума”, тогда страшно знаменитого, правда, пить начали сутра, до “Форума” Слава не дотянул, Пифа повез его домой, а Белкин с Умецким затусовались с музыкантами, так что их два раза выгоняли со стадиона. И Пифа, наконец до стадиона добравшись, стал свидетелем следующей картины:

Идет концерт, на трибуне стоит аппарат, музыканты играют, а перед трибуной по гаревой дорожке идут пьяные Белкин с Умецким. И тут навстречу капитан, который их уже два раза выводил и сказал, что, мол, больше, чуваки, на глаза мне не попадайтесь... Страшно обрадовался: попались, теперь я вас в ментовку сдам. Тут Белкин капитану в бубен как выписал на глазах у всего стадиона... На трибунах: “Браво!” – фуражки в небо полетели... Они бежать в гримерку, музыканты их спрятали. Капитан просто не ожидал такого поворота. Менты все оцепили, стали искать, так что Диму с Егором музыканты вывезли на полу в автобусе, под аппаратом. Потом мы два дня дома сидели, со страху переодевались... Отдых был полноценный. Такой вот “рок-н-ролл как норма жизни”.

Пятого сентября на “Открытии сезона” в рок-клубе на сцену впервые вышли ребята в милитаристском облачении, застыли у микрофонов и “отдубасили” всем в общем-то знакомую наутилусовскую программу под гробовое молчание зала. Только Слава время от времени зачем-то руки над головой заламывал, а так – полная неподвижность, сдержанность, мрачный сарказм... Зал будто изморозью покрылся, никто такого не ждал, слишком привыкли к бесшабашным и веселым наусам. И как-то сразу стало ясно, что группа наконец и окончательно случилась.

В октябре Леха Балабанов снимал подпольно фильм “о Белкине и девочке-целочке” (это не название, а содержание). Было забавно: то сцена с панками, то бардак на квартире общей знакомой; круче всех был Умецкий, восседал в ванной, погрузивши ноги в горячую воду, и вел “антигорбачевскую агитацию”: “Если от недопоя ноги попарить минут пятнадцать, сто грамм внутри превращаются в стакан! Только помни: главное – не перепарить”.

После съемок, разумеется, выезжали к тому же Лехе на квартиру, где мероприятие продолжалось до утра. Там-то однажды и предложил Слава спеть новую песню. Друзья согласились. Слава взял гитару и в довольно непривычной для себя манере стал петь: