225. Я И ВЫ Да, я знаю, я вам не пара, Я пришел из иной страны, И мне нравится не гитара, А дикарский напев зурны. Не по залам и по салонам Темным платьям и пиджакам — Я читаю стихи драконам, Водопадам и облакам. Я люблю — как араб в пустыне Припадает к воде и пьет, А не рыцарем на картине, Что на звезды смотрит и ждет. И умру я не на постели, При нотариусе и враче, А в какой-нибудь дикой щели, Утонувшей в густом плюще, Чтоб войти не во всем открытый, Протестантский, прибранный рай, А туда, где разбойник, мытарь И блудница крикнут: вставай! 226. ЗМЕЙ Ах, иначе в былые года Колдовала земля с небесами, Дива дивные зрелись тогда, Чуда чудные деялись сами... Позабыв Золотую Орду, Пестрый грохот равнины китайской, Змей крылатый в пустынном саду Часто прятался полночью майской. Только девушки видеть луну Выходили походкою статной, — Он подхватывал быстро одну, И взмывал, и стремился обратно. Как сверкал, как слепил и горел Медный панцырь под хищной луною, Как серебряным звоном летел Мерный клекот над Русью лесною: "Я красавиц таких, лебедей С белизною такою молочной, Не встречал никогда и нигде, Ни в заморской стране, ни в восточной. Но еще ни одна не была Во дворце моем пышном, в Лагоре: Умирают в пути, и тела Я бросаю в Каспийское Море. Спать на дне, средь чудовищ морских, Почему им, безумным, дороже, Чем в могучих объятьях моих На торжественном княжеском ложе? И порой мне завидна судьба Парня с белой пастушеской дудкой На лугу, где девичья гурьба Так довольна его прибауткой". Эти крики заслышав, Вольга Выходил и поглядывал хмуро, Надевал тетиву на рога Беловежского старого тура. 227. МУЖИК В чащах, в болотах огромных, У оловянной реки, В срубах мохнатых и темных Странные есть мужики. Выйдет такой в бездорожье, Где разбежался ковыль, Слушает крики Стрибожьи, Чуя старинную быль. С остановившимся взглядом Здесь проходил печенег... Сыростью пахнет и гадом Возле мелеющих рек. Вот уже он и с котомкой, Путь оглашая лесной Песней протяжной, негромкой, Но озорной, озорной. Путь этот — светы и мраки, Посвист, разбойный в полях, Ссоры, кровавые драки В страшных, как сны, кабаках. В гордую нашу столицу Входит он — Боже, спаси! — Обворожает царицу Необозримой Руси Взглядом, улыбкою детской, Речью такой озорной, — И на груди молодецкой Крест просиял золотой. Как не погнулись — о, горе! — Как не покинули мест Крест на Казанском соборе И на Исакии крест? Над потрясенной столицей Выстрелы, крики, набат; Город ощерился львицей, Обороняющей львят. — "Что ж, православные, жгите Труп мой на темном мосту, Пепел по ветру пустите... Кто защитит сироту? В диком краю и убогом Много таких мужиков. Слышен по вашим дорогам Радостный гул их шагов". 228. РАБОЧИЙ Он стоит пред раскаленным горном, Невысокий старый человек. Взгляд спокойный кажется покорным От миганья красноватых век. Все товарищи его заснули, Только он один еще не спит: Все он занят отливаньем пули, Что меня с землею разлучит. Кончил, и глаза повеселели. Возвращается. Блестит луна. Дома ждет его в большой постели Сонная и теплая жена. Пуля им отлитая, просвищет Над седою, вспененной Двиной, Пуля, им отлитая, отыщет Грудь мою, она пришла за мной. Упаду, смертельно затоскую, Прошлое увижу наяву, Кровь ключом захлещет на сухую, Пыльную и мятую траву. И Господь воздаст мне полной мерой За недолгий мой и горький век. Это сделал в блузе светло-серой Невысокий старый человек. |
