Точнее, она уже звучит. В моей голове:

“Полчаса на то, чтобы быть вдвоём

Чтобы позабыть, что такое дом

И ночной асфальт скоростных дорог

Променять на прибрежный песок…”

Забывшись, не сразу понимаю, что тихонько напеваю под нос. А Паша смотрит на меня, и от его взгляда меня бросает то в жар, то в холод.

Резко замолкаю и отворачиваюсь.

– Тебе до сих пор нравится эта песня? – хрипло спрашивает он.

“Тебе до сих пор нравится этот парфюм?” – рвется с языка, но я прикусываю губу и молчу.

– А помнишь, когда мы ее услышали первый раз? – продолжает Паша. – По радио, когда ехали в Степновку, знакомиться с твоими родителями. Мы еще всю дорогу спорили, где лучше жить, в городе или в селе. И под конец сошлись на решении, что хорошо жить в городе, но иметь дачу. Небольшой домик, где-нибудь в тихом месте, возле речки…

От этих слов начинает сердце колоть.

Небольшой домик, чтоб ездить туда с детьми.

Вот зачем он вспомнил об этом? Чтобы мне стало больнее?

– Танюш…

– Не надо, – мой голос сипит, будто я внезапно простыла. Но я просто пытаюсь скрыть подступившие слезы. – Все это в прошлом.

Мы приезжаем, когда за окном уже совсем темно. Свет сам собой вспыхивает при каждом нашем шаге. По памяти иду к комнате, где должна спать Лелька.

Дочка все еще в кровати. Лежит с закрытыми глазами, то ли спит, то ли слушает мультфильм, который включен на телевизоре.

– Мамочка, ты вернулась, – голосок звучит очень слабо.

Я быстро сажусь рядом с ней. Касаюсь лба.

Щеки горят, опять температура поднялась.

Смотрю на Пашу, который зашел следом за мной.

– Мне нужен градусник, – говорю ему.

Он кивает на тумбочку рядом с кроватью. Она завалена лекарствами. Градусник тоже там. Дорогой, бесконтактный. Подношу его ко лбу дочери. Так и думала, уже тридцать девять!

– Надо сбивать, – вздыхаю. – Звони врачу еще раз. Что-то все эти лекарства не помогают.

– Вряд ли они могут помочь за один день, – ворчит Паша, но послушно достает телефон и выходит.

Веки дочки подрагивают, она медленно открывает глаза. Смотрит сонным взглядом на меня. Белки краснющие.

– Как ты, зайка? – спрашиваю ее.

– Горло болит.

– Ничего, сейчас еще пополощем и молочко попьем. Ты спала?

– Угу… один раз проснулась, пить захотела. Пошла на кухню, а там никого нет.

– А где же Марина была? – хмурюсь я.

– Не знаю. Куда-то ушла, наверное.

– Ладно, я с этим разберусь. А сейчас давай выпьем лекарство.

Даю ей жаропонижающий сироп.

Она начинает сползать с кровати.

– Куда ты? Тебе лежать надо!

– Я писать хочу, – бухтит она.

Мне остается только помочь ей встать. Хорошо, что у Паши в квартире туалет есть при каждой спальне.

Марина на кухне. Паша что-то говорит ей, когда я туда выхожу.

– Что есть на ужин? – спрашиваю.

– Сегодня рататуй, заливной пирог и греческий салат, – рапортует она.

– Не думаю, что это подойдет больному ребенку, – качаю головой. – Какие продукты есть? Я сама приготовлю.

Марина вопросительно смотрит на Пашу. Тот пожимает плечами:

– Смотри сама. Если что-то нужно – закажем.

Я быстро осматриваю шкафчики на кухне. Так, есть манка, есть овсяные хлопья… Манка у меня получается просто ужасно, сплошные комочки. Вряд ли Лелька сейчас способна на такой подвиг. Так что оставим ее на утро.

Паша отпускает Марину, а сам садится за стол. Молча наблюдает, как я достаю небольшой ковшик, грею молоко, заливаю овсянку. На его лице блуждает странное выражение. Он то хмурится, то вдруг улыбается. Хотелось бы знать, что за мысли бродят в его голове.

Или нет.

Не хочу это знать.

Кормлю дочь, даю ей лекарства. Потом она пьет молоко с медом и содой, полощет горло. Наконец, все ритуалы окончены, я укладываю ее спать. К этому времени жаропонижающее подействовало, Лелька уже не такая больная на вид, требует свой планшет.

– Мамочка, а ты останешься? – спрашивает она, когда я подтыкаю ей одеяло.

– Конечно, милая. Куда я денусь? – целую ее в лоб. – А теперь спи.

– Но я не хочу, – отвечает она, немного взбрыкнув.

– Надо, милая. Детки во сне лечатся.

– Но я уже спала. Я пока не хочу.

– Тогда пусть не спит, – вставляет Паша. – Пусть уснет, когда захочет.

Я кидаю на него быстрый взгляд.

– Ладно, но не долго, – сдаюсь.

Может и правда, пусть немного пободрствует.

Лелька довольно кивает.

– Только не вставай, хорошо? – продолжаю я.

– Хорошо, мам. Я поиграю, – она включает планшет.

– Мы пока обустроим маму, – подмигивает ей Паша.

– Ура, – радостно отвечает Лелька.

Я же краснею. Если со стороны посмотреть – мы прямо идеальная семья. Ага. Только у каждого из нас есть пара. Куда уж идеальнее.

Паша жестом показывает, чтобы я шла за ним. У меня по телу пробегают мурашки.

– Красивая квартира, – говорю, следуя за Островским.

Пол с отоплением. Панорамные окна, светлые стены. Мебель тоже в основном светлых тонов. Я даже представляю, как будущий ребенок Паши будет здесь все обрисовывать. Вот Лелька в детстве любила на стенах рисовать. Представляю, как бы она тут разошлась.

И вновь сердце сжимается от боли. Это все могло быть у нас, нашим, общим…

– Вот твоя комната, – Паша останавливается так резко, что я едва не врезаюсь в него.

– Хорошо, спасибо, – говорю с легкой с хрипотцой.

Мы смотрим друг другу в глаза. Его взгляд непроницаемый, темный. Не понять, что он думает.

– Завтра отвезу тебя в клинику за больничным. В офис ехать не нужно, я уже позвонил Игорю, обрисовал ситуацию. Курьер привезет бумаги домой.

Я усмехаюсь. Все же это очень удобно, когда твой начальник – друг отца твоего ребенка.

– Спасибо.

Прохожу в комнату первой. Осматриваюсь.

Почти все пространство занимает большая кровать, застеленная фиолетовым бельем. Немного броско на мой взгляд, но ничего. Главное, что есть на чем спать. Одна стена – сплошное окно, вторую занимает зеркальный шкаф-купе. В третьей – приоткрытая узкая дверь. Сквозь щель виден санузел и краешек душевой кабины.

– Нравится? – спрашивает Паша.

Он стоит на пороге и наблюдает за мной.

– Да, неплохо.

– Хорошо, обустраивайся. Если что-то нужно, то обращайся ко мне или Марине, – продолжает Паша.

– Пока ничего не нужно. Все есть.

– Хорошо, – он смотрит на часы, – можем поужинать вместе, потом мне надо уйти.

Сердце ёкает. Наверное, к Свете.

– Надолго? – спрашиваю с деланным безразличием.

– Как получится. Ладно, я в душ, потом буду ждать тебя за столом.

Паша уходит.

Я же остаюсь в комнате. Пытаюсь отвлечься от его последних слов. Разбираю вещи и складываю их в шкаф. Понимаю, что личная жизнь Паши не должна меня волновать. Но волнует!

Под конец обнаруживаю, что телефон разрядился. А зарядку я не взяла. Обыскала сумку два раза. Ни зарядки, ни настроения. Придется просить у Паши. Хотя…

У него же айфон! Вряд ли он мне чем-то поможет. Но все же…

Выхожу из комнаты.

Так, и где искать Пашу? Не кричать ведь на всю квартиру?

Выхожу обратно в гостиную, размышляю: тут – кухня, тут – Лелькина комната… Может там?

Стучу в закрытую дверь. Никто не отвечает. На свой страх и риск дергаю ручку.

Дверь легко поддается, я едва не влетаю через порог.

Успеваю притормозить. И застываю, не зная, куда деть глаза.

Посреди комнаты стоит Островский. Спиной ко мне. В чем мать родила.

Обалдеть! Не вовремя я вошла…

И вроде надо уйти, захлопнуть дверь с другой стороны, пока он меня не заметил. Но я стою как истукан и пялюсь на Островского. Капли воды стекают по его мощной спине, очерчивая линии мышц…

Паша медленно оборачивается. Окидывает меня чуть насмешливым взглядом.

Я отмираю. Пытаюсь нащупать за спиной дверную ручку.

– Танюш? Что-то случилось? – голос Паши звучит как мурлыкание большого кота. Вот уж кого стыд не берет!