Тебе полно слезить да отцов-матерей,

Тебе полно вдовить да жен молодых

И пущать сиротать малых детушек».

***

Тут Владимир стольно-киевский

Он пошел в палаты белокаменны…

Как во ту гридню во столовую.

В палате все да по-небесному:

На небе солнце и в палате солнце,

На небе месяц и в палате месяц,

На небе звезды и в палате звезды,

Как на небе звездочка покатится,

Тут в палате звезда да рассыпается.

Там стоят столы да продольные,

А проложены скамеечки окольные,

Постланы ковры да персидские…

Тут яствушки были по-разуму.

Гуси-лебеди да зажарены,

Серы утушки да принапарены,

А все вина стоят да заморские;

Наедалися да напивалися…

Тексты гекзаметра.

Но между тем, как они совлекали блестящие брони,

С Полидамасом и Гектором юношей полк приближался,

Множеством, храбростью страшный, и более прочих

пылавший

Стену ахеян пробить и огнем истребить корабли их.

Но, приближаясь ко рву, в нерешимости храбрые стали:

Ров перейти им пылавшим, явилася вещая птица,

Свыше летящий орел, рассекающий воинство слева,

Мчащий в когтях обагренного кровью огромного змея:

Жив еще был он, крутился и брани еще не оставил;

Взвившись назад, своего похитителя около выи

В грудь уязвил; и растерзанный болью, на землю добычу,

Змея, отбросил орел, уронил посреди ополченья;

Сам же, крикнувши звучно, понесся по веянью ветра.

Трои сыны ужаснулись, увидевши пестрого змея,

В прахе меж ними лежащего, грозное знаменье Зевса.

***

Гектор могучей рукой за корму корабля ухватился;

Легкий, прекрасный корабль сей отважного Протезилая

В Трою принес, но в отечество вновь не повез ратоводца:

Окрест сего корабля и ахейцы смесясь и трояне,

В свалке ужасной сражалися врукопашь; боле не ждали

Издали стрел поражающих, или метательных копий:

Друг против друга стоящие, равным горящие духом,

Бились секирами тяжкими, взад и вперед с лезвиями,

Бились мечами и копьями, острыми сверху и снизу.

Множество пышных ножей, с рукоятками черными наземь

Падало окрест, летя то из рук, то с рамен ратоборцев,

Яростно бившихся; черною кровью земля залилася.

Гектор, корабль захватив, пред кормою стоял неотступен;

Хвост кормовой он руками держал и кричал к ополченьям:

«Светочей, светочей дайте! и с криком сомкнувшися гряньте!

День, награждающий все, даровал нам Зевес, присудил нам

Взять корабли, что, под Трою приплыв против воли

бессмертных,

Столько нам бед сотворили по робости старцев советных».

Рек, — и они на данаев ударили с большим свирепством.

***

Гера вошла в почивальню, которую сын ей любезный

Создал Гефест. К вереям примыкались к ней плотные двери

Тайным запором, никем от бессмертных еще не отверстым.

В оную Гера вступив, затворила блестящие створы,

Там амврозической влагой она до малейшего праха

С тела прелестного смыв, умастилася маслом чистейшим,

Сладким, небесным, изящнейшим всех у нее благовоний:

Чуть сотрясали его в медностенном Крониона доме,

Вдруг до земли и до неба божественный дух разливался.

Им умастивши прекрасное тело, власы расчесала,

Хитро сплела и сложила, и волны блистательных кудрей,

Пышных, небеснодушистых, с бессмертной главы ниспустила,

Тою душистой оделася ризой, какую Афина,

Ей соткав, изукрасила множеством дивных узоров;

Ризу златыми застежками выше грудей застегнула.

Стан опоясала поясом, тьмою бахром окруженным.

В уши прекрасные серьги с тройными подвесями вдела,

Ярко игравшие; прелесть кругом от богини блистала.

Легким покровом главу осенила державная Гера,

Пышным, новым, который, как солнце, сиял белизною.

К светлым ногам привязала красы велелепной плесницы.

Так для очей восхитительным тело украсив убранством,

Вышла из ложницы Гера.

Гомер.

Здравствуй, узорчатый мир, что весенний отпраздновал

праздник.

Здравствуй и ты, человек, дождавшийся милого лета…

Тот, кто в полуденный час насыщается пищей простою,

Тот, кто устав, наконец, засыпает сном молодецким,—

Много достойней людей, что, с утра нарядясь, как на

праздник,

Хворью томимы, кряхтя, с отвращеньем берутся за ложку.

Мы, работящий народ, литовцы, обутые в лапти,

С барами, с ихним житьем, сравняться не можем, конечно,—

Но и от немочей барских зато мы избавлены вовсе.

Сколько теперь в городах и усадьбах проклятий да жалоб,

Мол, нас опять навестить собирается жаркое лето.

Тот, по-дурацки крича, воюет с подагрой своею,

Этот — зовет лекарей, причитая, как старая баба.

Но почему же господ так свирепо терзают болезни,

И почему до поры их жадная смерть подсекает? —

Не потому ль, что они презирают труды и заботы

И, по привычке ленясь, обжираются лишь преисправно;

Мы же, которых в ничто не ставят в усадьбах господских,

Пахтанья жидкого съев с краюхою житного хлеба,

Живо за всяческий труд беремся — и спорится дело.

Если же перепадает кусок соленого сала

Или попробовать нам колбасы доведется литовской,

То еще лучше идет и еще веселее работа…

Без передышки все лето старались в полях и порядком

Пота горячего стерли со лбов воспаленных, покуда

Хлеб наш собрали насущный, свезли его в наши сараи.

Кристионас Донелайтис.

Всю свою сценическую жизнь актер имеет дело с литературным текстом. В процессе работы, будь то роль в спектакле или художественное чтение прозы или стихов, актер должен претворить письменный текст в звучащую действенную речь, рожденную живой мыслью, которую он извлек из текста автора и сделал как бы своей. Чтобы понять, насколько сложен процесс превращения письменной речи в устную, рассмотрим их различие с точки зрения психологии речи.

Резко разделяя понятие языка и речи, психологи определяют язык как объективную систему условных обозначений, которые сложились в процессе общественного развития независимо от отдельных людей. Речь же, с точки зрения психологии, относится к области психической деятельности человека, она служит средством общения, участвует в мышлении и использует для этих целей не только средства лексики, синтаксиса, грамматики, но и неязыковые средства: жесты, мимику, интонацию и другие.

В любом речевом высказывании, устном или письменном, всегда заложена определенная мысль. В сознании говорящего или пишущего она существует в виде общего замысла, как бы схемы того, о чем человек хочет говорить. Формирование мысли как общей исходной схемы, по утверждению психологов, есть внутренний речевой процесс, в котором определяется главное, что надо раскрыть говорящему или пишущему. Эта внутренняя скрытая речь, на которую опирается замысел говорящего, расшифровывается в развернутой системе языковых средств. Например, я хочу рассказать вам о преимуществах отдыха в Крыму. Это мой замысел; в нем нет еще готовых слов, фраз, подробностей описания природы и т. п., но есть уже точная схема главного, что должно убедить вас ехать в Крым: климат, природа, благоустроенность санатория, интересные морские прогулки, экскурсии. Вся эта наметка есть скрытая внутренняя речь, не облеченная в одежду слов и фраз, но благодаря ей они-то и возникают.

Процесс расшифровки замысла, опирающегося на внутреннюю речь, очень сложный, особенно в художественной литературе. «Мысль и чувство, не превращенные в слово, — говорил А. Н. Толстой, — лишь слепые силы хаоса».