Я отчётливо помню: меня взяли и подбросили прямо к звёздам, а потом аккуратно и нежно вернули на холодную скамейку…

***

̶ С М. всё было по-другому. Влюбившись, я растворилась в нём, как сахар в кипятке. Каждое его слово становились для меня истиной.

Я всегда ждала встречи с ним (мы никогда не договаривались заранее), гипнотизировала телефон: «Пожалуйста, позвони!».

Ходила кругами вокруг его дома: вдруг он выйдет по делам, а тут я. Случайно!

Я забыла о времени, когда мы валялись в сугробах. Контрольные 9 вечера давно прошли. Меня потеряли дома, и дедушка отправился на поиски.

О дедушке должна быть отдельная книга. За всю жизнь мы с ним ни разу не поссорились. Ни разу за почти сорок лет он не поднял на меня руку, даже в плане банального подзатыльника или шлепка. И всего два раза накричал.

Первый раз был тогда, зимним вечером, в нашем заснеженном детском саду.

Когда тебе 14 и у тебя первая любовь, ты не только не следишь за временем, ты вообще не знаешь, что такое часы. Зима, темнота, огни вдалеке, сугробы, «тот самый» мальчик…

Потом я увидела лицо деда.

«Что же ты ведёшь себя как «неприличная женщина»?» – возмущённо сказал он.

Не матом даже, а чем-то вроде «шалава».

Но этого мне хватило, чтобы очень сильно удивиться, спуститься с седьмого неба и быстренько прийти в себя.

Десятилетия спустя мы с ним вспоминали случай в сугробе.

«Дед, – говорю. – Как же ты мог ТАК меня назвать?»

"А чего ты хотела? – отвечает. – Я слишком за тебя волновался!"

Никогда больше я не слышала от деда ничего подобного в свой адрес.

Может, потому, что стала лучше себя вести.

А может, дед решил: ну, ладно, ну, шалава, что поделаешь, главное, чтобы человек был хороший.

Той же зимой я испортила кроличий полушубок, который мама дала мне «на выход». Я стояла в нём под мокрым снегом, почти дождём, не в силах уйти от М.

Не в силах отпустить его руку.

Кролик был испорчен. Как и моя репутация. И я больше не могла рассчитывать на ценные вещи. По крайней мере, до конца буйного подростковья.

Но мне было всё равно.

Мне было безразлично, что надеть на выпускной в девятом классе.

Кажется, я даже не помыла волосы, быстро собрала их в хвост с «петухами». Поднялась на сцену, получила аттестат о неполном среднем. Хороший аттестат, кстати, сплошные «четыре» и «пять». И загадала увидеть М. вечером. Но он не пришёл.

Очень быстро прошло лето.

А потом наступила осень.

М. попал под призыв и сразу объявил, что я ̶ маленькая, ждать не имеет смысла. «Ну, ты пиши, если что, не забывай».

В один из последних вечеров М. зашёл ко мне домой. Я вышла в подъезд. С ним был друг. Не помню, о чём мы говорили. Но в конце я вдруг кинулась ему на шею, обняла изо всех сил и не шепнула, нет, прокричала: «Я люблю тебя!».

Знаешь, в кино иногда используют такой приём: герой видит себя в прошлом, смотрит на происходящее как зритель, со стороны.

Сейчас я, взрослая, смотрю со стороны на эту сцену. И мне очень жаль глупую девочку, которая совсем не умеет сдерживать чувства.

Но в то же время я горжусь наивной девочкой, такой искренней, такой самоотверженной, вне правил и условностей.

Которая совсем не умеет прятать чувства.

Которая не боится их показать.

***

Да, мне жаль себя, маленькую.

Мне жалко детей, «особенно всех».

Сквозь года я ощущаю все свои сомнения, комплексы, страхи. Неуверенность. Зависимость от чужого мнения.

Как-то раз один из «не наших» взрослых парней, сделал замечание по поводу аспекта моей внешности. Сделал мимоходом, через пять минут забыл, а я очень долго жила с этой этикеткой.

Девочки-подростки сильно верят критическим замечаниям.

Тем более парней. И тем более – если они старше.

Зря, конечно. Но ведь в то время я еще не зарабатывала деньги своим умом, не видела Венецию, Флоренцию и Рим, не встречала закат на Адриатике, не знала, как может смотреть мужчина, у которого от тебя «крышу сносит», не читала Хемингуэя, Ремарка, Виана и Харпер Ли и много чего классного ещё не делала.

И у нас тогда не было Интернета.

Поэтому казалось, что весь мир – это класс, двор, ну, максимум, Компрос, парк Горького и пара центральных районов.

И в этом мире кто-то, пусть не самый умный, красивый и достойный, но самоуверенный, назначил себя главным и диктует правила, по которым живёт твое общество, тусовка.

Эти правила четко отделяют "крутых" от "некрутых".

И "некрутым" остается два пути: либо быть на подпевках в стае "крутых", либо оставаться в одиночестве.

К счастью, тот комментарий был одним из немногих эпизодов, а в целом мне повезло и со школьными друзьями, и с дворовыми, я почти не знала, что значит быть "некрутым". Мы принимали друг друга. И никогда не критиковали за внешность.

А потом начались путешествия, встречи, чтение, фильмы, универ, работа.

Мир становился все шире и шире. И однажды обидная этикетка отклеилась сама собой: мне просто сказали, что я очень красивая. Сказал человек, чье мнение было действительно важно.

Могу ли я что-то посоветовать 14-летним? Нет. У каждого свой путь.

Но я могу рассказать, во что верю.

Я верю в то, что добро и правда побеждают. Всегда.

Верю, что по-настоящему добрый человек никогда не поставит тебя в угол дурацким замечанием. А если он недобрый, не надо слушать его слова.

Я верю, что мир огромен, бесконечен, многообразен.

И каждому найдется место в нём.

Только не надо бояться быть собой.

Только надо стремиться быть свободным.

От предрассудков, сплетен, шепота за спиной.

И надо искать "своих", таких же свободных, настоящих, воспитанных, умных и добрых. Как ты.

***

̶ Друзья не понимают (да ты шутишь! как вообще такое можно смотреть?!), почему мне нравятся «Сумерки».

Всё просто: я это прожила.

Как Белла, я закрылась в комнате.

Закрывалась по вечерам, потому что учёбу никто не отменял.

Да, днём это была учёба в сильном классе. Я со своими гуманитарными мозгами штурмовала физику, алгебру, геометрию.

Я писала доклады на французском.

И участвовала в конкурсах стихов.

А вечером я выключала свет, ложилась на диван и часами слушала магнитофон, уткнувшись в одну точку, вглядываясь в пустоту.

Ни семья, ни друзья не подозревали о моей моральной бездне. Уже тогда я умела держать лицо.

Но с темнотой всё разбивалось вдребезги.

И к утру мне приходилось собирать себя, как мозаику.

Чтобы продержаться ещё один день и в сумерках снова разлететься на тысячу кусочков, каждый из которых тосковал и плакал.

Это было слишком больно.

И слишком страшно.

Я быстро усвоила урок. В свои четырнадцать поклялась, что никогда больше:

Не дам разбить сердце.

Не буду ни за кем бегать.

И сдержала слово. За тридцать лет я не бегала ни за одним мужчиной.

Ни-за-од-ним.

***

̶ Как я справилась? Сами того не зная, мне помогли друзья.

И новаторство в системе образования.

В десятом классе нашу параллель перемешали.

Вместо традиционных «А» и «Б» появились «гуманитарный» и «политехнический».

И почти сразу возникла школьная «банда» во главе с преподавателем

информатики. И всё закрутилось-завертелось…

Если бы мне тогда сказали, что школы 21 века будут с металлоискателями и

видеонаблюдением, я бы сильно удивилась.

В моей школе на входе сидела почти столетняя баба Маня.

А двери были открыты круглосуточно. По крайней мере ̶ для нас (благодаря

дружбе с ночным сторожем).

Мы были королями школьных чердаков и подвалов, покорителями новых кожаных

диванов в учительской.

Коридоры служили нам футбольными полями, а окно однажды стало воротами.