Этот протокол я приведу на ваш суд от третьего лица.

– Игорь Андреевич, – послышался голос сотрудницы службы безопасности, которая одновременно выполняла обязанности секретаря в общей системе оповещения научно-исследовательского объединения при АО «ЗАСЛОН», вся деятельность которого находилась на порядок выше уровня «совершенно секретно» – «особой важности».

– Служба безопасности оповещает: просят принять сотрудника центрального следственного комитета при Генеральной прокуратуре Российской Федерации.

– Просят принять – значит, примем.

Руководство, впрочем, и коллектив тоже, было привыкшим к пристальному вниманию со стороны властных структур: их организация находилась под колпаком спецслужб.

Через некоторое время (процедура входа в лабораторию для всех была едина: нужно было пройти дезинфекцию и переодеться в спецодежду) в кабинет директора вошел молодой человек: коротко постриженный, одетый по форме сотрудников следственного комитета, среднего роста, спортивного телосложения, кареглазый, с небольшой лысиной, шатен.

– Добрый день, Рутра Тигрович Пасхов, – представился вошедший.

«Рутра Тигрович Пасхов», – произнес про себя генеральный директор предприятия, сделав акцент на фамилии следователя, и в то же время отметил: почему бы на просторах России не встретить и такого Пасхова, почему бы не должна была существовать и такая разновидность отчества у вполне русского парня.

Заочно они друг другу были представлены, в том числе и о неофициальном статусе следователя руководство предприятия было уведомлено. Исходя из этого, видимо, он и не уточнил свою служебную должность. Однако следователь не дал ему развить размышления.

– Добрый, – поприветствовал его, поднявшись с кресла, хозяин кабинета.

Следователь подошел к нему и видом, движениями и взглядом дал понять о желании поздороваться тактильно, ожидал ответного сигнала к этому. Андреевич уловил его манеру, которая была весьма тактична, – он подал руку.

– Слушаю вас, – сказал магистр научного сообщества, садясь в кресло и одновременно указывая рукой, приглашая сесть гостя.

После того, как гость разместился, сняв очки, легонько приподнял голову, говоря этим движением о намерении и готовности слушать.

– Признаюсь, – начал неторопливо следователь, – я весьма запутался, изучая это дело. Очень много времени приходилось отдавать изучению метода одного из ваших сотрудников. Того, который внезапно умер. Нужно было разобраться во всех тонкостях и хитросплетениях его разработок и программы.

– О да, – протянул глава концерна. – Программа сулила большие перспективы. Это был заказ администрации президента и правительства. А на самом деле – более властной структуры.

Пасхов не выразил удивления. Он был выбран на роль в этой миссии неспроста. Уже трудно было различить границы, где велась его гражданская деятельность, а где сугубо под начальством главного контролера… Поэтому он уже не сомневался, что вся действующая и видимая конструкция управления – антураж той самой структуры, которая никому не видна, никому не слышна, но управляет театром, который называется «власть». Она настоящая власть и есть, не сменяемая никем и никогда, а главное – ее не видно и не слышно. По той же специфике своей деятельности Пасхов был вовлечен в сложную структуру, которая тонула в секретах, причем наложенных один на другой. И на предприятии, причем не только этом, всем такого же ранга было хорошо известно о существовании тайной структуры, впрочем, имеющей очень известную «вывеску» для общественности. Имеющие допуск к материалам «особой важности» знали о такой особенности достаточно хорошо, однако во всеуслышание не говорили об этом, ибо даже среди сотрудников это понимали только высшие иерархии. Табуированным было говорить о ней, а в быту требовалось делать вид, будто ее не существует. Говорить о ней считалось признаком мании преследования, мании величия. Однако все знали: большой брат знает о вас больше, нежели вы о себе.

– Сотрудник, который у вас в документах проходит под кодовым именем Рембрандт, – начал без вступления руководитель концерна, – занимался программой, которая для обывателя покажется фантастичной. Он разработал методику, расшифровывающую все сигналы, возникающие в мозге, и возможность фильтровать из них те, которые являются производными когнитивной системы, то есть своеобразный алфавит, с помощью которого можно мысли воплощать в слова. По факту, он изобрел метод, который расшифровывал сигналы мозга, словно переводчик, правильнее будет сказать, радист, переводящий точки и тире в буквы и цифры. Хотя и это не совсем правильно. Он разработал матрицу и алфавит, с помощью которых сигналы мозга и те функции, которые давали возможность воспроизводить эти сигналы, воплощаются в понимаемый нами материальный вид. По-другому как-то не объяснить. То есть он мог считать с вашего мозга все и расшифровать даже то, что вы не помните, в обычные слова и картинки. Звучит немножко бредово, но в этом нет ничего удивительного. Как он говорил, почему это мы считаем совсем не удивительным создать технику, которая все это делает, а понять, что у нас в мозге, с помощью этой техники, – фантастичным. Тут я должен пояснить: это его высказывание не совсем правильное. С помощью техники мы прекрасно понимаем сигналы нашего организма, но они фрагментарны и не отражают мысленный процесс как вербальный. Хотя уже во всех передовых мировых лабораториях, исследующих это, с помощью томографа получают сигналы мозга, которые после сопоставляют с теми или иными ментально-психологическими проявлениями нашей когнитивной системы, становятся расшифрованными, – они все же элементы загадочного алфавита, нежели целостный текст. Проще говоря, то, как выглядит мысль в словах, мимике и действиях, но из них нельзя составить логический ряд, понимаемый людьми, например, в процессе общения. Это единичные и разрозненные фрагменты общей функции мозга. Он же изобрел секретную систему, никого в нее не посвящал. Вернее, сперва сделал некое открытие, которое еще не публиковал, с помощью которого получал сигналы мозга как слабое электромагнитное излучение. А потом с помощью другой системы, опять же за своим авторством, декодировал их, расшифровывал сперва в специальный алфавит, а потом уже в привычные буквы и слова, наподобие азбуки Морзе или шрифта Брайля. Особенность таких сигналов в том, что этот сигнал сразу является не только словом, но может быть и неким понятием, то есть описать его нельзя одним словом. Кроме того, эта технология позволяла считывать не только сигналы, произведенные мозгом, скажем, здесь и сейчас, но и те, которые оставили в нем след, стали шаблоном. В общем, что хитро мудрствовать, проще говоря, он изобрел метод, с помощью которого можно считать ваши мысли и вашу память, причем не только сознательную. Если вы считаете, что это что-то суперудивительное, то спешу вас как удивить, так и разочаровать, – это не совсем так. В нашем мире уже давно считывают сигналы мозга, практически читают мысли. С помощью той же самой компьютерной томографии, да и не только. Сигналы мозга могут уже считать не очень-то сложные приборы. Гарнитура, надетая вам на голову, может передать эти сигналы, например, на клавиатуру. Вернее, на программу, управляющую клавиатурой, мышкой вашего компьютера, или на кокой-либо другой гаджет или прибор. Таким образом, вы можете управлять не только компьютером, но и с помощью компьютера многими приборами и механизмами, которые управляются компьютерами. Это первое. Второе: он изобрел нечто, что и вовсе на уровне фантастики, такое, во что мало верится. Остается загадкой, успел он осуществить на практике оное, или осталось это в разработке. Если успел, то…