— У всех там установлен помощник «Арто». Наш начальник ее очень любит. Марш ведь тебя спасла.

— Марш очень… слишком… саморазрушительная, — пробормотала Тамара, вспомнив ее бесконечные сигареты и бесконечную злость. — Я иногда ее боюсь…

— Мы все ее боимся, — пожал плечами Айзек. — Ты бы видела, что она с… а, ладно. Главное что она отличная тетка и не желает тебе зла.

— Тогда почему я не могу с ней посоветоваться? И с папой?

— Потому что глушилка либо все глушит, либо не глушит ничего.

Тамара видела, что анализатор зажегся красным. Тамара знала, что Айзек врет, и что не нужно ходить в места, где заправляет Марш Арто.

Но еще она знала, что Айзек не врал, когда стоял перед ней в очках, и лицо у него было почти как у папы на той записи. Что папа действительно очень устал, что он пытается ее спасти и никак не может.

Что она тоже устала, и что ей нужно оплакать маму. Тамара не хотела потом искать призраков по конвентам. А еще Тамара боялась, и даже густая, как сироп, сыворотка от тревожности не снимала стресс полностью. Может там, куда зовет ее Айзек, не бывает серебряных пауков.

И там можно спать.

— И ты встретишься с папой, — отозвался на ее мысли Айзек, и теперь он точно не врал.

Тамара сделала глубокий вдох, позволила себе почувствовать, какую ошибку совершает, а потом кивнула.

…

В храме Поля встречала Тереса. Она улыбалась ему и протягивала руки, а он с грустью заметил, что у нее пожелтели зубы.

Поль остановился. Поставил канистру с водой, сел рядом, откинул крышку. На воде растекался синий блик — отражение разрушенной крыши. Поль коснулся его кончиками пальцев, стараясь поймать отраженное искусственное небо, но кожи коснулось только водяное тепло.

Ничего.

Он протянул руку и нарисовал четыре влажные линии на черепе Тересы. Вода несколько секунд поблескивала на кремово-желтых костях, и Полю хотелось думать, что теперь в костях Тересы есть немного неба.

Ему было хорошо и спокойно. Поль чувствовал не так уж много эмоций — спокойствие, легкое раздражение и что-то редкое, похожее на любовь. Но нигде ему не было так спокойно, как в разрушенном храме в глубине пустыни. Правильно было приводить сюда только тех, кто этого заслужил, потому что раскаленный медный и синий покой не должен доставаться просто так, но Поль приводил и других тоже. Только разными путями.

Главный зал был круглым, в кружеве окон и разломов. Здесь много света и воздуха, а в центре глубокий и круглый бассейн, выложенный мозаичными мандалами — когда-то здесь было еще много воды.

Поль подошел к самому краю бассейна. Положил ладонь на горячие перила и только потом посмотрел на дно.

Эд Таль сидел под выбитой скобой. Тень от скобы пересекала его закрытые глаза.

— Ты жив? — тихо спросил Поль.

Неделю назад Эд последний раз попытался сбежать. Бежать было некуда — даже если пустыня не вздыхала, пройти по ее пескам до города было невозможно. В храме была тень, а на дне бассейна всегда было чуть прохладнее. Поль не собирался убивать Эда. Не собирался привязывать, следить и ставить условия. Только здесь люди, попавшие сюда так, как Эд — Тересу Поль отравил и она даже не поняла, что умирает — обретали свободу.

Поль поставил на борт канистру, а сверху положил лепешку из маленькой пекарни недалеко от реки. Ему казалось, что хлеб пахнет рекой, и Эду, наверное, было бы приятно.

Если он еще не умер — проснется и заберет воду. Проживет сколько-то еще. Может, он что-то поймет и станет как тот человек с фрески. Может, умрет или покончит с собой. Полю было все равно, но было бы приятно увидеть хоть раз взгляд человека с фрески, а не отупение, злость или отчаяние.

Поль еще немного посмотрел на неподвижного Эда, а потом развернулся и пошел вглубь храма. У него была еще одна фляга воды и нужно было подарить кусочек неба двадцати пяти мертвецам — тем, кто пришел сюда без боли и тем, кто когда-то помогал Полю. Теперь он помогал им.

Остальным воды не достанется.

Иногда Поль останавливался в одном из залов, смотрел на мозаики, потом на мертвецов и на небо. И думал, что он ведь, пожалуй, сумасшедший.

Но никто об этом не знал. Дафна не видела его безумия, а значит, его не было.

Полю повезло социально приемлемо сойти с ума. Иногда он вспоминал еще Марш Арто, ту, живую.

Вот кому не повезло.

Рихард прибыл на платформы когда рассвет уже отгорел, но зной еще не дотянулся до воды. Он сидел у носа серебристой абры, брезгливо морщился, щурился на солнце и постоянно поправлял маску и перчатки.

— Здесь вообще нет фильтров? — в который раз спросил он Айзека. Почему-то Рихард все еще надеялся, что мальчик шутит.

— Нет. Ни фильтров, ни экранов. Да не дергайтесь вы так, солнце на самом деле не опасно. У нас еще никто не помер.

Рихард хотел сказать, что ему лет до тридцати тоже ничего опасным не казалось, но потом решил, что пускай Айзеку и дальше не кажется, а сам он на солнце ни минуты лишней не проведет.

— Надеюсь, у вас есть нормальные помещения, иначе мне придется брать работу на дом… это что такое? — без особого интереса спросил Рихард.

По ближайшей платформе метались куры. Их глаза мигали то желтым, то зеленым, то рубиново-красным светом. Они бились головами о борта, хлопали облезлыми пестрыми перьями, а потом бросались в воду.

— Понятия не имею, но давайте-ка тут постоим, — с опаской пробормотал Айзек.

В глубине платформы раздался хлопок, а затем всплеск. Люди растерянно озирались, некоторые пытались ловить бьющихся кур. Иногда ветер доносил ругань и глухие удары.

— Видимо, работать мне не придется, потому что эта дрянь сейчас потонет. — Рихард даже перегнулся через борт, чтобы лучше видеть. Ничего, рубашку он так и быть постирает. Все-таки он так давно не видел ничего так напоминающего ему прошлую работу.

— Вообще-то не должна… твою мать, правда тонет, — расстроенно пробормотал Айзек. — Аве, Арто! Эй, Арто, уснула что ли?

— Я занята, — огрызнулся динамик.

— Охренеть! А репорт в техподдержку?

— Вспомни какую-нибудь херню, которую в таких случаях говорила твоя матушка и повторяй, пока будешь свой репорт в задницу себе заколачивать, — посоветовала Марш.

Динамик погас.

— Вы, Гершелл, мудак и мизантроп. Зачем вы это создали? — печально спросил Айзек.

Рихард только развел руками, показывая, что он мудак и мизантроп, но все понимает и очень сочувствует Айзеку, который мог прожить долгую и счастливую жизнь, не омраченную знакомством с Марш. А потом отправил репорт за оскорбительные высказывания и травмирующую критику продукта, созданного в порядке психологической терапии.

У носа абры лениво покачивалась на волнах искрящаяся десятками датчиков курица. Пес, поднявшись со дна лодки, попытался поймать ее за крыло, но Рихард только покачал головой. Пусть тонет, такая уж ей досталась судьба.

Заметив, что Рихард смотрит, она распахнула клюв, полный густого ртутно-серебристого масла. Глаза загорелись красным, и больше она не сводила с Рихарда укоризненного алого взгляда.

Наверняка датчики убежденности. Незнакомая дохлая курица только что назвала его лжецом.

Рихард заметил, как высокая полная девчонка в белом сарафане разувается, стоя у ограждений платформы по щиколотку в воде. Это было куда занимательнее курицы и платформы.

И он стал смотреть на нее.

За ее спиной что-то дымилось, а еще какой-то щуплый чернявый орал, размахивая руками, но в мужике Рихард не находил ничего занимательного.

Девчонка в это время сцепила ремешки сандалий, а потом сжала их в зубах, потянулась и прыгнула в воду.

Рихарду здесь определенно нравилось. Нравились брызги теплой речной воды, искрящиеся на солнце, девчонка в мокром сарафане нравилась еще больше, чем в сухом, и люди, которым явно было не скучно, тоже были замечательные. Главное, чтобы они развлекались где-нибудь от него подальше — Рихард уже точно знал, что на платформе не останется.