К N. N. Ты любишь, ты притворствовать умеешь, — Когда в толпе, украдкой от людей, Моя нога касается твоей — Ты мне ответ даешь – и не краснеешь! Всё тот же вид рассеянный, бездушный, Движенье персей, взор, улыбка та ж… Меж тем твой муж, сей ненавистный страж, Любуется твоей красой послушной. Благодаря и людям и судьбе, Ты тайным радостям узнала цену, Узнала свет: он ставит нам в измену Все радости… Измена льстит тебе. Стыдливости румянец невозвратный, Он улетел с младых твоих ланит — Так с юных роз Авроры луч бежит С их чистою душою ароматной. Но так и быть! в палящий летний зной Лестней для чувств, приманчивей для взгляда Смотреть, в тени, как в кисти винограда Сверкает кровь сквозь зелени густой. Двум сестрам Обеих вас я видел вместе — И всю тебя узнал я в ней… Та ж взоров тихость, нежность гласа, Та ж прелесть утреннего часа, Что веяла с главы твоей! И всё, как в зеркале волшебном, Всё обозначилося вновь: Минувших дней печаль и радость, Твоя утраченная младость, Моя погибшая любовь! «Как над горячею золой…» Как над горячею золой Дымится свиток и сгорает, И огнь, сокрытый и глухой, Слова и строки пожирает, Так грустно тлится жизнь моя И с каждым днем уходит дымом; Так постепенно гасну я В однообразье нестерпимом!.. О небо, если бы хоть раз Сей пламень развился по воле, И, не томясь, не мучась доле, Я просиял бы – и погас! «От жизни той, что бушевала здесь…» От жизни той, что бушевала здесь, От крови той, что здесь рекой лилась, Что уцелело, что дошло до нас? Два-три кургана, видимых поднесь… Да два-три дуба выросли на них, Раскинувшись и широко и смело. Красуются, шумят, – и нет им дела, Чей прах, чью память роют корни их. Природа знать не знает о былом, Ей чужды наши призрачные годы, И перед ней мы смутно сознаем Себя самих – лишь грезою природы. Поочередно всех своих детей, Свершающих свой подвиг бесполезный, Она равно приветствует своей Всепоглощающей и миротворной бездной. «На древе человечества высоком…» На древе человечества высоком Ты лучшим был его листом, Воспитанный его чистейшим соком, Развит чистейшим солнечным лучом! С его великою душою Созвучней всех на нем ты трепетал! Пророчески беседовал с грозою Иль весело с зефирами играл! Не поздний вихрь, не бурный ливень летний Тебя сорвал с родимого сучка: Был многих краше, многих долголетней И сам собою пал – как из венка! «Как нас ни угнетай разлука…» Как нас ни угнетай разлука, Не покоряемся мы ей — Для сердца есть другая мука, Невыносимей и больней. Пора разлуки миновала, И от нее в руках у нас Одно осталось покрывало, Полупрозрачное для глаз. И знаем мы: под этой дымкой Всё то, по чем душа болит, Какой-то странной невидимкой От нас таится – и молчит. Где цель подобных искушений? Душа невольно смущена, И в колесе недоумений Верти́тся нехотя она. Пора разлуки миновала, И мы не смеем, в добрый час, Задеть и сдернуть покрывало, Столь ненавистное для нас! Problème[3] С горы скатившись, камень лег в долине. Как он упал? никто не знает ныне — Сорвался ль он с вершины сам собой, Иль был низринут волею чужой? Столетье за столетьем пронеслося: Никто еще не разрешил вопроса. Последний катаклизм Когда пробьет последний час природы, Состав частей разрушится земных: Всё зримое опять покроют воды, И Божий лик изобразится в них! «Природа – сфинкс. И тем она верней…» Природа – сфинкс. И тем она верней Своим искусом губит человека, Что, может статься, никакой от века Загадки нет и не было у ней. «Еще шумел веселый день…» Еще шумел веселый день, Толпами улица блистала, И облаков вечерних тень По светлым кровлям пролетала. И доносилися порой Все звуки жизни благодатной — И всё в один сливалось строй, Стозвучный, шумный и невнятный. Весенней негой утомлен, Я впал в невольное забвенье; Не знаю, долог ли был сон, Но странно было пробужденье… Затих повсюду шум и гам, И воцарилося молчанье — Ходили тени по стенам И полусонное мерцанье… Украдкою в мое окно Глядело бледное светило, И мне казалось, что оно Мою дремоту сторожило. И мне казалось, что меня Какой-то миротворный гений Из пышно-золотого дня Увлек, незримый, в царство теней. |
