Действительно, чего только в мире нет, раз он просторен и пуст.

Андрей Платонов «Усомнившийся Макар»

And I miss you

(Like the deserts miss the rain)¹

Everything But The Girl «Missing»

1.

Город дождался Федора, но не соскучился. Воздух тауна оказался тяжелым и пахучим. Поезд захлопнулся и угрохотал. За билетной кабинкой роились маршрутки цвета расплавленного сыра; их водители тоже чем-то напоминали расплавленный сыр, а Федор, отрицавший саму возможность плацкартной трапезы, не ел уже приблизительно двенадцать часов. Однако он отказался от услуг газелистов и, сочинив из своего возвращения повод пошиковать, выудил из воспоминаний номер самого приличного по тем временам такси, и даже дозвонился, и осознал, что первым человеком, с которым он здесь заговорит спустя восемь лет, станет Алишер из бордового Хюндая, что, в общем-то, наверное, ничего. Пошевелив подслипшимися извилинами, Федор пришел к выводу, что на эту роль у него не было лучших кандидатур.

Ему захотелось придумать из поездки по городу машину времени. Место отчаянно подходящее: те же испачканные облака, тот же потрескавшийся асфальт, коренастые полужилые дома – а вывески… Ну да, где-то есть новые, не пропитанные воспоминаниями вывески. Полиэтиленово-синий гипермаркет «Европейский» родился и вырос уже без него. Без него в универмаге на Васнецова вылупился «Бургер Кинг». Федору за ближайшими бургерами доводилось ехать триста километров. Три часа пути – такие невыносимые, пока не попробуешь столичных на работу и назад.

По бокам от вывесок те же по-своему изуродованные ДК. Сухие фонтаны. Дымка уже успевшей налипнуть на зубы рыжей пыли. И это сквозь затонированный Хюндай. В машине у Алишера была магнитола с портом USB, и некоторое время Федор нагнетал просьбу подсоединить свой смартфон, но в итоге так и не решился. Внутри головы он на полной громкости прогнал пару песен группы Винтаж и самую хитовую у Рефлекса. Параллельно с этим пытался выяснить, насколько сильно изменились здешние жители, но даже сквозь чокеры-спиннеры и эирподсы ему настойчиво мерещилась затасканная цитата Нельсона Манделы. Все-таки он нарочно возвращался назад, и это касалось не только пространства. Люди должны были остаться прежними, как фасад Белого дома или памятник Ленину на Комсе, за которым, правда, выскочила обновленная картонно-бежевая коробка драмтеатра.

По Алишеру трудно было судить – он был обычный, классический Алишер, к сожалению, а, скорее всего, к счастью, немногословный, смуглый и круглый, если говорить о лице. На руке у него были часы, бликующие золотом, а на туловище – серое поло претендовавшее на бренд. Пахло в машине сладко и горячо, а Федор отвернулся и склабился, смакуя подобное сочетание эпитетов. Федор боялся старых запахов: ему все казалось, что, наглотавшись воздуха простуд и сквозняков, он задохнется в смраде малой родины и будет очень долго и не факт, что успешно, привыкать к старым новым ароматам. Однако дыхательный аппарат не забыл о том, как фильтровать выхлопы раскуроченных комбинатов, не производивших уже, кажется, ничего, кроме сепии облаков. У Елшанки, естественно, будет вонять прокисшей водой, а в остальном вполне себе кислород.

Город дождался Федора и завалил его ощущениями и мыслями, которые тяжело было уместить в такси, при всем желании водителя не способное еще сильнее растянуть в общем-то пеший маршрут до его старой новой квартиры. Кое-что Федор успел разглядеть еще до того, как выплатил Алишеру триста и вынужденные двести на чай. Например, со двора утащили качели – смертоносный аттракцион из детства, который решили не вкапывать в землю, в результате чего раскачивалось не только сиденье, а вся конструкция целиком. Бабушка запрещала Федору кататься на них вплоть до выпускного – она думала, что это самая опасная штука во дворе, хотя Федор очень быстро выучил, что намного страшнее качелей примолкнувший скутер Саньки Игнатьева. Его наличие здесь означало, что Санька Игнатьев рядом, и лучше бы на время спрятаться со двора, иначе можно остаться без телефона или, если повезет, просто испытать унижение, глупо мыча, пока Санька будет оплевывать тебя феней, толкая по плечам и замахиваясь то так, то этак. Из всех уроков, заданных на дом, Федор все никак не мог выучить правильные ответы на быковство, о чем он вечно жалел, когда после очередного рандеву потихоньку капал дома на простыню с Губкой Бобом.

Прошло восемь лет, а Федор завис и помрачнел, натолкнувшись в памяти на эпизоды общения с Санькой, и спохватился, только когда Алишер начал уже специально сопеть, что при солидном бакшише можно было счесть за наглость. Извинился, тем не менее, Федор, он же ошалело вывалился из машины и, передумав еще подышать и осмотреться, поторопился в сторону подъезда, около которого, к счастью, не было знакомых, да и незнакомых тоже пока не нашлось.

Федора можно было понять, ведь с самого прибытия в город он находился в плену чуть ли не восторженной ностальгии, от которой отскакивали пластиковыми пульками не самые приятные физические ощущения, а также гости из настоящего, мешавшие безупречно воссоздать в голове атмосферу сказочных нулевых. Однако у города и на этот раз отыскалось орудие, способное менее чем за час пробить накопленную годами эмоциональную броню. У третьего подъезда старого нового дома не было знакомых да и не знакомых Федору людей. Старая лавочка без спинки, две поколотые ступеньки и палисадник сорняков. К оградке палисадника простеньким велосипедным замком прикован потертый, но все еще пугающе черный скутер Саньки Игнатьева. Федор узнал его, потому что он только что его вспоминал. Или, может быть, наоборот.

2.

Федор захлопнул входную дверь и решил больше никогда никуда не выходить. Голова стала ватная – этим материалом он решил наскоро заполнить череп, чтобы хмурые мысли не сочились по всему организму, парализуя конечности и расшатывая пульс. Не помогло. Пришлось сначала присесть и глубоко дышать, параллельно осматривая комнату, в которой за эти годы практически ничего не произошло. Подумать только, он уезжал отсюда, когда вышла тринадцатая фифа. Когда телефоном еще не оплачивали покупки в продуктовом и машины еще не брали на прокат. А в комнате ничего не произошло. Даже в тумбе под телевизором по-прежнему его и дедовы VHS. Вперемешку с дисками, которые вроде бы тоже теперь архаизм. Федор высыпал кассеты и залип. Попробовал соотнести персонажей Черепашек с героями Бригады. Затем наскоро запихал кассеты обратно и пошел на кухню хотя бы заварить себе чай. В холодильнике ждала разумная пустота – он бы точно расстроился, если бы пришлось выскребать оттуда страшные запахи, наподобие тех, что источал их общажный рефрижератор в том самом августе, когда Федор бросил здесь тринадцатую фифу с недоигранной карьерой за Боруссию. Позже можно будет выйти за едой в Магнит, плесенью прилавков просочившийся между колоннами бывшего дома культуры. В интернетах от этого шалели, друзья скидывали одинаковые посты с фотографиями и остротами, а Федор обычно пожимал плечами и нехотя отшучивался, мол, какая культура, такой у нее и дом. Культура без определенного места жительства.

Обдуваясь крепким чаем без сладкого с перерывами на экскурсии по комнатам, Федор шевелил собою весь день, до тех пор, пока не стемнело, но все-таки никуда не двигался. Город обменял скутер у подъезда на сумерки, Федор попытался вздохнуть с облегчением, но получилось наигранно – Санька все равно может материализоваться, где угодно и когда, да и не в нем одном крылась причина одолевшей Федора апатии. Быть может, Санька его даже не узнает. А вот узнает ли сам Федор город, который, как говорится, до слез? Утренняя уверенность подтаяла, выставив напоказ неумолимое скольжение времени. По крайней мере дома все, как всегда, и этого локального счастья хватит на сегодняшний день.