Кроме Фрэнка, с Робертом плавал его единственный школьный друг Фрэнсис Фергюссон, в котором ирландская кровь смешалась с немецкой, а еврейской не было ни капли, но тем не менее он учился в Школе этической культуры (высокая репутация учебного заведения привлекала даже потомков пилигримов[5]). Родители Роберта всячески привечали Фрэнсиса, принадлежавшего к американской культурно-политической элите. Его отец был конгрессменом. Несмотря на все старания последователей хаскалы, их интеграция в американское общество происходила со скрипом – евреи были готовы к слиянию, а вот американцы нет. Дружба с потомком пилигримов открывала перед Робертом дверь в высшее общество, но сам он в момент сближения с Фрэнсисом вряд ли думал об этом, просто тот был единственным из сверстников, с которым у Роберта обнаружились общие интересы. Старший брат Фрэнсиса, Харви, был довольно известным в свое время писателем, популярность которого скакнула вверх после того, как в 1929 году Paramount Pictures экранизировала его рассказ «Волчья песня» с Гэри Купером[6] в главной роли. Сестра Фрэнсиса, Эрна, тоже занималась литературной деятельностью, но ее известность была меньше, поскольку она специализировалась на историко-этнографической тематике. Жили Фергюссоны в Альбукерке, куда отец Фрэнсиса переехал из Алабамы в поисках более прибыльной адвокатской практики (когда-то семья была богатой, но во время Гражданской войны дед Фрэнсиса Сэмпсон, служивший капитаном в армии конфедератов, лишился своего состояния).

В Нью-Йорк Фрэнсиса привело желание поступать в Гарвард. Школа этической культуры считалась постоянным поставщиком абитуриентов для «Оплота Истины»[7] и обучение в ней существенно повышало шансы на поступление. В 1921 году друзья благополучно стали студентами. Роберт, ясное дело, собирался изучать химию, а Фергюссон выбрал биологию, как наиболее интересную для него и не слишком сложную науку (вообще-то он, подражая сестре и брату, собирался стать писателем).

Роберту пришлось отложить учебу на год, потому что он тяжело заболел. Считалось, что он заразился дизентерией во время летней поездки в Европу (по-видимому, родителям хотелось предъявить родне гарвардского студента, ведь в еврейской традиции образование ценится выше богатства). Болезнь протекала настолько тяжело, что с парохода домой Роберта транспортировали на носилках… Встревоженные родители уговорили его повременить с учебой до полного восстановления сил, и он не выходил из дома до весны 1922 года.

Напрашивается вопрос: что это за дизентерия с такими ужасными последствиями? Да, дизентерия – опасное заболевание, могущее привести к смертельному исходу, но если человек идет на поправку, то полностью восстанавливается примерно за месяц, максимум за два, а молодым людям бывает достаточно и двух недель. Можно с большим на то основанием предположить, что заболевание Роберта носило невротический характер. В научной литературе многократно описаны случаи расстройства функции желудочно-кишечного тракта на фоне сильных эмоциональных переживаний, а смена обстановки (школы на университет) не могла не вызвать переживаний у нашего чувствительного героя. В школе ему было не очень-то комфортно, но где гарантия того, что в университете будет лучше? Школа, по крайней мере, находилась в родном Нью-Йорке, и Роберт проводил в ней только шесть-семь часов в день, а в Гарварде придется жить в общежитии… На мысль о невротической природе заболевания наводит не только его продолжительность, но и то, что Роберт во время своего восстановления мог запереться в своей комнате и по нескольку дней не выходить из нее. Видимо, состояние его было настолько угнетенным, что родители решили отправить его к Фергюссонам.

Современный Юго-Запад стал, если так можно выразиться, чересчур современным. Но сто лет назад жителям Нью-Йорка он представлялся истинным раем. Теплый климат, чистый воздух, живописные пейзажи и свежие деревенские продукты должны были творить чудеса, да и смену обстановки нельзя было сбрасывать со счетов. Можно только представить, как надоело Роберту сидеть дома. Короче говоря, старые врачи знали, что делали, когда прописывали своим пациентам вместо пилюль и порошков путешествие. В сопровождающие выбрали его бывшего педагога Герберта Смита, который дружил не только с Робертом, но и с Фрэнсисом и был заочно знаком со всеми Фергюссонами. Оппенгеймеры были готовы оплатить Смиту пропущенный семестр, но этому воспротивилось школьное руководство, да и самому Герберту вряд ли хотелось прерывать учебный процесс. Поэтому поездка состоялась во время летних каникул, и рассказ о ней заслуживает вынесения в отдельную главу. Почему? Да потому что у Джулиуса Роберта Оппенгеймера было две любви: физика и пустыня Нью-Мексико[8]. Давайте поговорим о Нью-Мексико, а затем перейдем к физике, ради которой наш герой изменил своей ненаглядной химии.

У любого человека есть какие-то особенные места, в которых ему очень приятно находиться, в которых он заряжается позитивной энергией. Не обязательно, чтобы место было связано с каким-то хорошим воспоминанием, порой достаточно одной лишь комфортной обстановки. У Роберта Оппенгеймера в Нью-Мексико совпали оба фактора: и воспоминания о первой настоящей любви, и умиротворяюще-неспешная провинциальная среда, разительно непохожая на привычную нью-йоркскую суету. Людям свойственно больше всего ценить то, чего им недостает. Роберт никогда не гнался за деньгами, поскольку вырос в обеспеченной семье, сумевшей пронести свое состояние через горнило Великой депрессии[9]. За год до того, как грянул гром, Джулиус Оппенгеймер продал свою долю в бизнесе и вложил полученные деньги в надежные банки (как говорится, кому везет, у того и петух несется). Но комфорт Роберт ценил высоко и потому столь лестно отзывался о Нью-Мексико, точнее, о Альбукерке.

Примечательная деталь – перед отъездом из Нью-Йорка Оппенгеймер спросил Герберта Смита, не могли бы они путешествовать под фамилией Смит, как два брата. Смиту эта идея не понравилась, но для биографов она очень важна, поскольку доказывает, что наш герой стыдился принадлежности к еврейской нации. Хотел ли он стать «настоящим американцем» или же пытался избежать дискриминации, неизвестно, но тем не менее такое предложение имело место. Современному человеку, далекому от расовых предрассудков и выискивания потаенных корней у окружающих, фамилия Оппенгеймер может представляться сугубо немецкой, но столетие назад все носители немецких фамилий подозревались в еврействе. Что же касается довольно распространенной фамилии Оппенгеймер, то после изданного в 1808 году наполеоновского декрета об обязательности наследственных фамилий[10] ее массово получали евреи, жившие в городе Оппенгейм, находящемся на юго-западе современной Германии (в настоящее время население Оппенгейма составляет около семи тысяч человек, и, наверное, примерно столько же Оппенгеймеров проживает в Соединенных Штатах и Канаде).

В Альбукерке у Роберта появился еще один друг. Фрэнсис Фергюссон, приехавший домой на каникулы, познакомил его с Полом Хорганом, будущим лауреатом двух Пулитцеровских премий[11], работавшим в то время в местной газете. Принято считать, что название «Тринити» («Троица»), которое Оппенгеймер дал первому экспериментальному взрыву атомной бомбы, было отсылкой к творчеству Джона Донна[12], но некоторые биографы склонны думать, что на самом деле наш герой имел в виду тот триумвират единомышленников, который сложился летом 1922 года в Альбукерке.