Сэгемор. Я действую исключительно как ваш поверенный. Вы говорите, что решили покончить с собой, и приходите ко мне проконсультироваться. Я делаю все, что в моих силах, чтобы дать вам возможность умереть, не расходуя слишком много газа и не бросаясь в Серпентайн^{3}. А с ваших душеприказчиков я получу шесть шиллингов восемь пенсов.

Эпифания. За что? За совет, как покончить с собой?

Сэгемор. Да, но покончить не сегодня, а завтра.

Эпифания. Зачем откладывать?

Сэгемор. Затем, что завтра это сделать ничуть не труднее, чем сегодня. А сегодня или даже завтра может произойти что-нибудь интересное. Словом, спешить некуда.

Эпифания. Вы грубиян, скотина и свинья. Моя жизнь для вас ничто. Вы даже нс спросили, что довело меня до этого. Вы наживаетесь на смерти своих клиентов.

Сэгемор. Совершенно верно. Ваша смерть дело серьезное, и улаживать ваши дела Элестер непременно поручит мне.

Эпифания. И вы надеетесь, что я лишу себя жизни, чтобы дать вам на этом заработать?

Сэгемор. Вы сами подали мне эту надежду, сударыня.

Эпифания. Боже! Что он говорит! Неужели вам никогда не приходило в голову, что женщина, жизнь которой разбита, нуждается в сочувствии, а не в пузырьке с ядом?

Сэгемор. Я, право, не могу сочувствовать самоубийству: оно как-то не внушает мне симпатии. Но уж если оно должно произойти, пусть все будет быстро и на научной основе.

Эпифания. Вы даже не спросили, что сделал мне Элестер! Сэгемор. То, что он вам сделал, потеряет всякое значение, как только вы умрете. Так стоит ли об этом беспокоиться?

Эпифания. Вы отъявленный негодяй, Джулиус Сэгемор.

Сэгемор. Охота вам так волноваться из-за меня? Рецепт поправит все.

Эпифания. К черту ваш рецепт! Нате! (Рвет рецепт в клочки и швыряет ему в лицо.)

Сэгемор (расплываясь в улыбке). Средство-то, как видите, действительно безотказное. А, теперь, когда вы спустили пары, вы, надеюсь, присядете и расскажете, в чем дело.

Эпифания. Вопль наболевшего сердца вы называете «спускать пары»?

Сэгемор. Как же еще именовать его?

Эпифания. Вы не человек, вы толстокожий носорог. И к тому же дурак.

Сэгемор. Что вы! Я всего лишь адвокат.

Эпифания. Вы дрянной адвокат. Вы не джентльмен. Вы оскорбляете меня в моем горе. Вы поддерживаете моего мужа, а не меня. В вас нет ни порядочности, ни отзывчивости. У вас рыбья кровь и тараканья душа. Слышите?

Сэгемор. Вполне. И поздравляю себя: мне придется вчинять немало исков за клевету, если только вы окажете мне честь, избрав меня своим поверенным.

Эпифания. Ошибаетесь — я никогда не позволяю себе клеветать. Мой отец досконально растолковал мне закон о клевете. Вот если б я усомнилась в вашей платежеспособности, это была бы клевета. Если бы я обвинила вас в супружеской неверности, это была бы клевета. Назвать же вас толстокожим носорогом, а вы действительно форменное толстокожее, значит всего лишь грубо оскорбить вас. Я слежу за собой и никогда не выхожу за рамки грубого оскорбления, поэтому мне ни разу не был вчинен иск за клевету. Ну что, таков закон или нет?

Сэгемор. Право, не знаю. Я проверю по справочникам.

Эпифания. Не трудитесь. Уверяю вас, закон гласит именно так. Моему отцу приходилось разъяснять законы своим адвокатам всякий раз, когда он выходил за пределы того, что другие делают каждый день. Юристы не знают законов. Они сильны лишь там, где доходит до практики, как они выражаются. А мой отец был великий человек: он каждый день совершал такое, что никому и в голову не приходило. Я, вероятно, не великая женщина, но я все-таки его дочь. И, как его дочь, я женщина выдающаяся. Поэтому указывать вам законы буду я, а ваше дело — исполнять мои указания.

Сэгемор. Это существенно упростит наши отношения, сударыня.

Эпифания. И запомните еще одно: у меня нет чувства юмора. Я не позволю смеяться над собой.

Сэгемор. Мне и в голову не приходит смеяться над клиенткой с годовым доходом в три четверти, миллиона.

Эпифания. А у вас есть чувство юмора?

Сэгемор. Я стараюсь держать его в узде, но боюсь, что оно у меня все-таки есть. Вы почему-то пробуждаете его.

Эпифания. В таком случае я, хладнокровно и тщательно взвесив каждое слово, заявляю вам, что вы бессердечный негодяй. Мое отчаяние, позор и унижение, крах всей моей жизни и полная неразбериха в ней вызывают у вас лишь смех. Если бы отец не завещал мне всячески избегать адвокатов, лишенных чувства юмора, я бы немедленно покинула эту контору и лишила вас клиентки, чье дело может принести вам целое состояние.

Сэгемор. Но, дорогая леди, мне же ничего не известно о вашем отчаянии и позоре, крахе всей вашей жизни и всем остальном. Могу ли я смеяться над тем, чего не знаю? Уверяю вас, если я все-таки смеюсь — хотя какой уж тут смех! — то смеюсь не над вашим несчастьем, а над вами.

Эпифания. Серьезно? Неужели я так смешна в своем горе?

Сэгемор. Но что у вас за горе? Да сядьте же, пожалуйста.

Эпифания. В голове у вас, кажется, только одна мысль — как бы заставить клиента сесть. Ну что ж, так и быть — сяду. (Бросается в кресло. Спинка его с треском отлетает. Эпифания вскакивает.) О боже, стоит мне сесть в кресло, как разваливается даже оно! На мне какое-то проклятье!

Сэгемор падает на стол, содрогаясь от неудержимого хохота.

Смейтесь, смейтесь, дурак, шут!

Сэгемор (вскакивает с решительным видом, подходит к книжным полкам и берет другое кресло). Погиб мой лучший поддельный Чипендейл. Он стоил мне четыре гинеи. (Подает ей кресло.) А теперь соблаговолите сесть как можно осторожнее и перестаньте осыпать меня бранными словами. После этого, если вам, конечно, будет угодно, вы расскажете мне, что же у вас стряслось. (Поднимает отломанную спинку кресла и кладет ее на стол.)

Эпифания (с достоинством усаживается). Эта поломка несколько успокоила и облегчила меня: у меня такое чувство, словно я свернула вам шею, как мне и хотелось. Итак, слушайте.

Сэгемор приближается и с серьезным видом смотрит на Эпифанию.

Да не стойте у меня над душой, а сядьте на то, что осталось от вашего поддельного Чипендейла.

Сэгемор. Конечно сяду. (Садится.) Начинайте.

Эпифания. Мой отец был самый великий человек на свете, я - его единственная дочь. Он опасался лишь одного — что я неудачно выйду замуж и потеряю те небольшие деньги, которые он сумел мне оставить.

Сэгемор. Совершенно верно, очень небольшие. Всего тридцать миллионов.

Эпифания. Не перебивайте... Он взял с меня слово, что каждому, кто сделает мне предложение, я поставлю одно условие.

Сэгемор (внимательно). Вот как? Что за условие?

Эпифания. Я должна была дать ему полтораста фунтов и сказать, что если за полгода он сумеет превратить эти полтораста фунтов в пятьдесят тысяч, я буду принадлежать ему. Если нет, я его больше не. увижу. Я понимала, как это мудро. Только мой отец мог придумать такое безошибочное, трудное и свободное от всякой сентиментальности испытание. Я поклялась ему, что свято выполню его волю.

Сэгемор. И нарушили свою клятву. Понимаю.

Эпифания. То есть как это нарушила?

Сэгемор. Вы же вышли замуж за Элестера. Он славный, милый человек, в своем роде просто прелесть, но не станете же вы уверять, что он за полгода сумел сделать пятьдесят тысяч фунтов из полутораста.

Эпифания. Да, сумел. Как ни мудр был мой отец, ему иногда случалось забывать мудрые истины, высказанные им за пять минут до этого. Он предупреждал меня, что девяносто процентов из наших миллионеров, обязанных своим богатством лишь самим себе,— преступники, которые шли на риск, имея один шанс из пятисотой выкручивались лишь благодаря счастливой случайности. Эле-стер именно такой преступник.

Сэгемор. Нет, нет, он не преступник. Это на него совсем не похоже. Он дурак в деловых вопросах — согласен. Но не преступник.