В течение последующих трех дней в Доме пионеров никто ничего не делал. Поход в Любец отменили, все кружки, все игры забросили. Изыскатели то взбегали по лестнице на второй этаж, то с гусиным гоготом низвергались по перилам, то задумчиво расхаживали по коридору и сосредоточенно перешептывались. По три раза в день всем отрядом и поодиночке ребята прибегали к нашему крыльцу и, ничего не узнав, снова исчезали.
Мы, взрослые, к огорчению нашей хозяйки, от волнения даже обедать перестали. Один невозмутимый Ларюша по-прежнему пропадал все дни у Люси или на реке, а вечером уничтожал сразу два обеда и два ужина.
Накануне долгожданного третьего дня Иван Тихонович за вечерним чаем торжественно объявил:
— Завтра в полдень. Согласен и саранче показать. (Саранчой наш нелюдимый хозяин называл наших друзей-пионеров.) И чтобы порядок! — Он резко отрубил пальцем.
Ну конечно! Будет полный порядок.
* * *
Утром нас ожидало столь поразительное зрелище, что мы все — Номер Первый, Ларюша и я с Соней — остолбенели в безмолвии.
Явился наш хозяин. И в каком неожиданно преображенном виде: одетый в старомодный черный сюртук, в ослепительно белую накрахмаленную рубашку с черным галстуком, гладко — до блеска волос — причесанный, гладко выбритый, только с маленькими усиками. Бывший «волосатик» предстал перед нами, поздоровался и пригласил пить чай. От него пахло нафталином и духами.
Следом за ним явилась его принаряженная супруга.
Во время торжественного чаепития с пирогами и пышками мы молчали, изнывая от нетерпения.
Но до полудня было невыносимо долго. Время тянулось томительно медленно.
Уже с одиннадцати часов все изыскатели расположились на травке против нашего дома.
Наконец вышел хозяин, широко раскрыл ворота, словно для въезда свадьбы, и рявкнул:
— Сюда!
На чисто выметенном дворе стояли полукругом скамейки и стулья.
— Сюда! — коротко указал хозяин на сиденья.
Толкая друг друга, мы поторопились занять места и сели.
Все глядели на нашего нарядного хозяина с удивлением и поражались его элегантному виду.
Хозяйка встала сбоку и с обожанием уставилась на своего супруга.
Кто-то из девочек приглушенно фыркнул. Глаза Магдалины Харитоновны сверкнули и вновь потухли, не найдя виновницы.
Хозяин вытащил из-за пазухи синюю школьную тетрадку и обратился к Номеру Первому:
— Я — нескладно. Пожалуйста, читай.
Номер Первый весь просиял. Он достал очки, надел их и начал читать:
— Будучи с юных лет любителем цветоводства, занялся я на доставшемся мне по наследству участке, на улице Базарной в городе Любце, разведением различных сортов георгинов, каковых имеется несколько тысяч. В скором времени я убедился, что при многократном перекрестном опылении цветов, а также с помощью пересадки глазков на клумбах удается получать новые, до сих пор не описанные сорта. Существующая расцветка георгинов чрезвычайно разнообразна, но, поскольку цвет голубой в природе является весьма стойким, никто еще до сих пор не смог вывести георгинов голубых.
Следует отметить, что не выведено также голубых роз и голубых флоксов.
Подбавляя в почву в малом количестве химические соединения различных металлов — меди, кобальта, бария, стронция, — я убедился, что каждый год получаются новые изменения в расцветке георгинов. Мне удалось добиться получения совершенно черного сорта цвета воронова крыла, и наоборот — сахарно-белого с голубым оттенком. Я надеялся, что еще два-три года усилий — и я наконец получу столь длительное время не дававшийся мне голубой цвет. Но враги мои надумали расширять и перестраивать расположенный близ моего дома бутылочный завод и захотели заставить меня переехать на другой участок. Тщетно я боролся, тщетно доказывал величайшую важность своих опытов — враги были неумолимы. Так и пришлось мне оставить работу, оставить родимый город и переехать в Золотой Бор и начинать свои опыты на почве иного состава, сызнова. После пятнадцати лет настойчивого труда в Золотом Бору, путем добавления в почву соединений указанных выше металлов я наконец в этом году получил определенные положительные результаты.
Номер Первый кончил читать, облегченно вздохнул и обвел слушателей несколько недоумевающим взглядом.
— Позвольте, какие такие результаты? — не вытерпел Тычинка.
— Прошу в сад, идите направо, по дорожке. — Хозяин открыл заветную калитку и любезно пропустил нас по одному вперед.
В другое время я бы с большим интересом тщательно осмотрел этот недоступный сад и этот огород с посыпанными песочком дорожками, с аккуратнейшими грядками моркови, огурцов, свеклы, петрушки, ровные ряды помидоров, яблони, обвешанные плодами.
Но сейчас чувство не то чтобы разочарования, а скорее недоумения охватило меня. Махровые шары только что распустившихся георгинов нежно-голубого цвета были и правда очень красивы, но какие-то холодные и бесстрастные. Их росло на клумбе кустов двенадцать, часть цветов была еще в бутонах. Но я-то ожидал увидеть не георгины.
Все толпились вокруг клумбы с такими же недоумевающими лицами и молчали.
Галя и Соня стояли впереди обнявшись.
— А еще что у вас есть интересное? — спросила тоненьким голоском Галя.
Хозяин оглянулся, его медное лицо слегка побледнело. Только одна верная жена продолжала подобострастно смотреть на него.
Номер Первый сделал еще один шахматный дипломатический ход, который Тычинка впоследствии назвал гениальным.
— Конечно, я понимаю, Иван Тихонович, этому делу ты посвятил всю жизнь. Всю жизнь добивался и наконец достиг цели. Голубые георгины! Посмотрите, какая красота! — Он оглянулся на всех. — Я так думаю, цветоводы-любители специально к тебе за клубнями поедут. Но только я немножко опасаюсь — напишем мы в газету о твоих георгинах, а обыкновенные читатели не очень тобой заинтересуются. Георгины, конечно, большое достижение, но только для специалистов. А для читателя одних георгинов мало. Как жаль, — продолжал приторно-ласковым голосом Номер Первый, — что у тебя ничего больше не сохранилось музейного, сверхвыдающегося, чтобы написать обширную статью обо всей твоей жизни, обо всех твоих достижениях… ну, и об этом самом сверхвыдающемся; дать эту статью сразу в несколько газет и журналов, да еще с фотографиями. А как ты думаешь? Видишь, у всех такие физиономии, точно они рябину жуют. Сказать тебе по правде, Иван Тихонович, ведь мы думали — ты нам другое покажешь.
Глубоко запавшие маленькие свиные глазки нашего хозяина вдруг забегали, брови беспокойно и сердито сдвинулись. Тишина наступила такая, что явственно было слышно, как в глубине сада упало яблоко. Хозяин почесал затылок, прокашлялся и сказал:
— Запретительное завещание есть прадеда моего Прохора Андреевича.
— Какое еще завещание? — взволнованно спросил Номер Первый.
Подняв палец, хозяин мрачно проговорил наизусть:
— «Сей предмет доверил мне на хранение друг мой Егор Иванович Спорышев. Детям моим повелеваю: никогда никому его не показывать».
— Да ведь это было во время крепостного права, при царе Горохе! Твой прадед опасался козней полковника Загвоздецкого! — Лицо и лысина Номера Первого сделались огненно-пунцовыми.
Вдруг Люся, растолкав ребят, подскочила к упрямцу.
— Послушайте, не скрывайте! Мы знаем — портрет у вас. Вот тут сколько народу, мы очень просим, покажите портрет!
И все мальчики и девочки обступили несговорчивого хозяина и, умильно заглядывая ему в лицо, загалдели, как грачата:
— Покажите, пожалуйста, покажите!
— Я, Иван Тихонович, давно тебе говорила — чего его прятать? — неожиданно поддержала нас хозяйка.
— Хочешь прослыть знаменитым со своими георгинами, так покажи, что прячешь, — глухо шепнул Номер Первый.
— Идемте! — Ни на кого не глядя, хозяин быстро зашагал в дом.
Мы всей толпой, толкаясь, бросились за ним.
Я вспомнил детскую игру: «Холодно, холодно!», «Теплее, теплее!», «Горячо, горячо!». Мы прошли через сени по коридору, мимо чулана с заветными сундуками, мимо другого чулана, через зал… Батюшки! «Совсем горячо» оказалось в моей и Сониной комнате!
