С требованием Миньки отделиться от семьи Василий Ефимович все же наконец смирился. Поразмыслив, он пришел к выводу: и на самом деле, что ни живи в большой семье, а молодым людям рано или поздно приходится отделяться и заводить свои семьи, свои хозяйства. Такой уже, видно, закон и уклад бытовой, а в особенности, сельской жизни. И делиться-то будем: не мы первые, не мы последние! – так заключил своё рассуждение он. Срубы для Минькина будущего дома Василий Ефимович купил в Наумовке, откуда их привезли заблаговременно по санному пути. Благо каждый год под исход зимы, от общества, от государственного фонда на каждое хозяйство села выделяется лес, который в хозяйстве пригодится, кому на дрова, кому для починки хозяйственных построек, а Савельевым в этом году он кстати: для постройки Минькина двора. Дележку и клеймёшку на корню было назначено на понедельник, на второй неделе Великого поста с тем расчетом, пока дорога не рухнет, чтобы успеть вывести лес из делянки. Не любит Василий Ефимович зря по собраниям ходить, особенно, в Пост («Блажен муж не иди на совет нечистивый»), поэтому он и не знал, что в воскресенье вечером в сельском совете собрались несколько мужиков и порешили завтра ехать в лес на дележку леса. И с вечера Василию никто не сообщил, а сказали только утром в понедельник. Спозаранку подъехал на лошади, запряженной в сани с подсанками, Степан Тарасов ко двору Савельева дома и крикнул Василию, хлопотавшему во дворе около скотины:

– Василий Ефимович, занят что ли, поехали?

– Куда?

– В лес, лес делить!

– А я и не знал!

– Ну, догоняй, я поехал! Вон мужики-то тронулись!

– Я сейчас живой рукой запрягу и догоню вас! – полукриком отозвался Василий, выводя из стойла серого. Наспех собравшись, впопыхах вбежав в избу, сунулся насчёт еды, а пироги еще в печи.

– Ты ведь вот какая, никогда не позаботишься чего бы в лес из харчей взять! – злобно он обрушился на Любовь Михайловну, хлопотливо занятую в чулане.

– А я и не знала, что ты так рано сегодня в лес поедешь. Подожди немножко, пироги допекутся, выну и возьмёшь, – предложила она ему.

– Есть, когда мне ждать, мужики-то, наверное, уже за Вторусское умчались.

Второпях схватив со стола краюху хлеба, Василий выбежал во двор, сел в сани и погнал, что есть духу, не затворив за собой ворота. Мужиков, ехавших обозом, он сустиг за Вторусском, у самого леса. Разделив лес, заклеймив его на корню, мужики, спарившись, приступили к валке, всяк себе на пару, и случилась беда. Степан Тарасов, или по-своему непредусмотрению, свою лошадь поставил вблизи валки леса, или же она сама, беспокойно ждав хозяина, сошла с того места, где ее поставил Степан. Два мужика, подпиливая значительной толщины осину, не обратили внимания, что в их зону внезапно ввернулась Степанова лошадь с санями. Когда осина, надломлено треснув пошла, распрямившиеся с пилой в руках мужики увидели лошадь, закричали, но было уже поздно. Осина шла прямо на лошадь Хрясну, угодила прямо по спине, лошадь безжизненно рухнула в снег. По всей делянке разнесся тревожный крик.

Около убитой лошади собрались мужики, подбежал и перепуганный, дрожа всем телом Степан. От жалости, что лишился лошади-жеребца, Степан горестно заплакал. Мужики, дружно подхватив осину, с трудом высвободили лошадь из-под осины, у кого-то нашелся нож.

– Ну, Степан Васильич, делать нечего, надо ее обдирать, снимать кожу, – предлагая свои услуги, чтоб помочь Степану, добровольно вызвавшись, высказался Михаил Хорев. – Кстати, вот и нож нашелся! – добавил он.

– Снимай! – упавшим голосом, выдохнув из себя, согласился Степан.

Те два мужика, которые по недогляду осиной повалили Степанову лошадь, лесу наготовили только на одну лошадь, а на другой им пришлось вести в село кожу, снятую с погибшей Степановой лошади. К вечеру в село мужики ехали с лесом сплошным обозом: возы по дороге от села Вторусского тянулись сплошной кишкой. В селе, в улице Кужадонихе, обоз встречал живший тут лесник Иван Лаптев (это из его обхода делился и вывозился этот лес). С клеймом в руках Иван клеймил бревна в возах, ударяя по торцам каждое бревно, ставя вдавленный знак «ОЛ», что означает общественный лес, то есть законно приобретенный.

На другой день, утречком, зашел Николай Ершов к Савельевым, чтобы узнать, где находится делянка, он немножко приболел, и на собрании не был и при дележке не участвовал, но общество – мужики, таким людям лес тоже выделяли.

– Василий Ефимович, ты ведь вчера был в лесу-то, расскажи, где наша делянка и в каком квартале? – спросил Николай, запрягающего лошадь в сани, и собирающегося в лес.

– Квартал я, конечно, не знаю, я в них особенно-то и не разбираюсь. А делянку найти просто. Туда дорога торная, как за Вторусском въедешь в лес, так и дуй до самого кордона, свернешь влево, а там и до делянки рукой подать! В общем, поедешь, не заплутаешься! – добавил словцо Василий Николаю.

– Да, если и не попаду в свою делянку-то, лес большой, наберу какого-нибудь валежнику, пустой домой не приеду! – ответил Николай. – Да бишь, нет ли у тебя какого-нибудь завалявшегося топоренка? У меня ребятишки-бесенята весь топор изрубили, камни с железом рубили что ли, и мне в лес не с чем съездить, – спросил Николай.

– Есть вон какой, пожалуй, выручу!

– Дай пожалыста, я тебе ужо его завезу.

– Ну, ступай, Николай Сергеевич, запрягай! – усаживаясь в сани, сказал Василий, – Догоняй. Я поехал!

Николай, пришедши домой и не в скором времени запрягавши свою лошадь, для всякого захвативши ружье, с выездом припозднился. В дороге он никого не догнал, все мужики давно уже были в делянке. Не доехав до кордона, как ему пояснил Василий, он преждевременно свернул с дороги в сторону, как ему показалось, что он направляется. Да еще эти стрекотастые сороки нахально повели его в свою делянку, но немножко не туда, куда следовало. Он прямо с саней стрелял по ним. Поплутав по лесу и не попав в делянку, Николай решил нарубить себе дровец где попало, утешая себя мыслью «в лесу много и не убавится». Свалив добротной толщины березу, он, заметая следы преступления, лаптем затер только что появившийся по его милости пенек. Лесник-незнакомец, живший на кордоне тут как тут, застал Николая на месте преступления. Жар испуга бросился Николаю в лицо. Топор, обрубая сучья, гневно разбрасывал щепки, готов был обрушиться на лесника. Мокрые от пота пальцы свертывались в кулак, ногти до боли впились в размягченную ладонь, приготовились к отражению и обороне.

– Ты, что же это друг самовольничаешь в лесу-то! – с опугой начал упрекать Николая лесник, время от времени ударяя ладонью о ложе ружья, висевшего у него за плечом. – Ты из какого села? Ах, мотовиловский, а в своей-то делянке в обходе, лесника Лаптева, тебе что мало таких-то вот берез? А знаешь, что это мой обход и за самовольное воровство в лесу что бывает? Я вот возьму, да на тебя протокол и составлю, и под суд пойдешь! Осознав, что он действительно поступил не совсем справедливо, Николай стал оправдываться. Притворившись казанской сиротой, плаксивым голосом он стал оправдываться перед лесником:

– Ты уж, уважаемый товарищ, меня прости, признаюсь тебе, что я немножко приплутал в дороге и сбился с пути. Видать, меня леший обошел, пошутить вздумал, да ещё эти проклятые сороки-ведьмы, сбили меня с истинного направления. Ты уж меня, того, прости и разреши, все же мне этой березой воспользоваться, ведь недаром же я трудился, топором взмахивал, наверное, раз тысячу! – взмолился Николай перед лесником, – признаюсь, виноват, исправлюсь!

– Вот ты просишь меня, чтобы я простил твое преступление, ты ведь без всякой надобности лишил жизни вон какую красавицу-березу! А взрастил ли ты хоть одно дерево? – укорял его лесник.