– Мама…

Марат сразу же, как по щелчку, выпускает меня из своих рук и отходит в сторону, оборачиваясь на ребенка, замирает изваянием.

Чуть отодвинувшись, он дает мне возможность увидеть в дверном проеме мою малышку с растрепанными светлыми волосами и в розовой пижаме с веселыми принцессами. Дочка замирает. Хлопает сонными глазками пару раз.

Смотрит на Умарова. Совсем еще крошка, не любит посторонних. Она привыкла ко мне и к нашей соседке, а вот посторонних всегда опасается.

Молчаливая пауза длится слишком коротко. Мира вдруг поджимает пальчики на босых ногах.

Забываю обо всем, что только что здесь творилось. Быстро подхожу к дочке, чтобы она не испугалась незнакомца у нас в кухне, но Мира наклоняет голову к плечу и от Умарова глаз не отводит.

Чувствую, что Марат вызвал у дочки интерес. Удивляюсь, когда Мира улыбается, совсем не боится, наоборот, с любопытством смотрит на Умарова, а у меня сердце болеть начинает.

Застываю на месте. Чувствую давление в позвонках. Мне становится больно. Невыносимо. Нестерпимо. Напряжение звенит в каждой косточке. Мне всегда казалось, что Мирочка копия Умарова.

Правда, я не знаю, каким он был в детстве, но я находила сходство всегда, а сейчас с каким-то уколом в сердце понимаю, что все же дочка не похожа ни на кого из нас.

Просто для меня она стала частичкой Умарова, и я всегда в ней видела его…

А вот сейчас я жалею, жалею, что визуально малышка не походит на отца. Марат крепкий, сильный, кость широкая, лицо волевое, а моя девочка легкая, как перышко, нежная, с воздушной копной золотистых волос.

Одуванчик…

С рождения ее так зову. Мой пушистый улыбчивый малыш. Она и родилась с волосиками, которые распушились потом и вызывали улыбку у медсестер.

Из воспоминаний меня вырывает тонкий родной голосок.

– Ты плинц? – спрашивает, забавно сморщив носик, и смотрит своими заспанными глазами на нашего ночного гостя.

Оборачиваюсь на миллиардера, который внимательно рассматривает девочку. Но по лицу опять ничего прочесть не могу. Самой же хочется понять, не дрогнет ли его холодное сердце, не почувствует ли он что-то, но я наталкиваюсь лишь на каменную стену.

– Нет. Меня зовут Марат, – отвечает спустя короткую заминку.

– Малат…– повторяет моя малышка, коверкая имя, и улыбается светло-светло, так, как только она умеет, затем переводит взгляд на меня и чуть приглушает голос, словно секретом делится: – Мама… он такой класивый… плинц…

Улыбаюсь горько. Моя девочка…

Ее тянет к отцу.

Обычно она не любит чужих, не подпускает к себе, а тут глаз отвести не может от высокого статного мужчины, который возвышается скалой за нашими спинами.

– Ты почему проснулась, лапочка?– спрашиваю, обеспокоенно присматриваясь к личику дочки, пока у нее нет симптомов недуга, нет болей, но врач предупреждал, что все может начаться внезапно. Говорил, что нужно быть готовой и искать того, чей биоматериал идеально подойдет моей малышке и вернет ей шанс на полноценную жизнь и здоровье.

Маленькие детки излечиваются, шансы есть, но время…

Время – мой враг и у нас его почти нет.

Если не успеть вовремя, моя дочка…

Обрываю горькие мысли. Не сейчас. Не думать.

– Пить хочу, бубую… – произносит моя малышка и опять зачарованно смотрит на Умарова.

Называет бутылочку на свой лад, и я прикрываю глаза. Пока еще все хорошо. Переживаю секундную слабость и беру дочку на руки. Она у меня почти невесомая, легкая, как дуновение ветерка, сотканная из света.

– Сейчас, золотко мое…

Несу Миру обратно в кроватку, ощущая, как ее тонкие ручки обхватывают меня за шею. Как доверчиво льнет ко мне моя девочка, как легонько кладет голову ко мне на плечо.

Сердце щемит от нежности, от обиды и боли. Такая маленькая и такая сильная моя малышка, отвергнутая собственным отцом, вынужденная бороться за жизнь с первых дней…

– Сейчас, моя хорошая…

Прохожу в комнату, укладываю малышку, даю бутылочку с водой, провожу пальцами по шелковистым волосикам, тихонечко напевая колыбельную, успокаивая и успокаиваясь. Мне есть ради кого жить, есть ради кого бороться и я обязательно справлюсь, мы справимся…

Хоть малышка не видела отца, но характером она в Умарова. Пока это только зачатки, но я чувствую в ней силу, дух, упертость.

Иначе бы мы не выдержали, не прошли через все то, что проходим…

Моя дочурка засыпает моментально, а я ручку ее держу, взгляда оторвать не могу. Наконец, заставляю себя отпустить крохотные пальчики.

Убедившись, что все хорошо, встаю и поворачиваюсь к дверям, чтобы увидеть Марата, замершего на входе. Не могу ничего прочесть по его каменному лицу. По глазам, которые становятся какими-то беспросветными темными безднами.

Не знаю, сколько он стоял здесь, наблюдая за нами. Что видел? Что чувствует? Сама теряюсь, потому что Умаров врезается в нашу привычную с дочкой жизнь тараном, становится свидетелем интимного, личного…

Он смотрит мне в глаза. Не моргает. А я устало тру лицо. Господин советник президента, в отличие от меня, умеет держать лицо в любых ситуациях.

Наконец, мое оцепенение спадает, и я иду к мужчине, каждый шаг словно прыжок в бездну, босиком по стеклам, сбивая ноги в кровь, странно, что паркет остается чистым и без следов.

Я думала, что на сегодня запас всех моих переживаний исчерпан, но жизнь доказывает, что я слишком часто ошибаюсь.

Замираю в дверях. Под пристальным взглядом Умарова, который даже не думает отойти и дать мне пройти.

– У тебя красивая дочь, Оля. На тебя похожа… – произносит задумчиво, словно мысли вслух, а я не выдерживаю, продолжаю за него:

– У нее твои глаза, Рат… твои глаза…

Прикрывает на мгновение тяжелые веки, хмурится и у него морщинка поперек бровей акцентируется, а мне почему-то разгладить ее хочется, провести пальцем и убрать.

– Голубые… Ольга… у нее голубые глаза… – выдыхает рвано и на меня смотрит, не моргает даже…

Марат Умаров

– Марат! Марат Умаров! Ты нужен своей дочери!

Крик, прорывающийся сквозь гул толпы, сквозь гром, заставляющий меня окаменеть и развернуться, чтобы увидеть летящую по улице девушку. Такую знакомую незнакомку.

– Твоей дочери нужна помощь! – кричит, с вызовом глядя мне в глаза, и ее голос сплетается с громом, с молнией, которая сверкающей вспышкой поражает меня, заставляет не двигаться и потерять контроль на долю секунды, в течение которой я рассматриваю голубоглазую блондинку в скромном коричневом пальто.

Скольжу взглядом по лицу без косметики, по нежной белоснежной, бледной коже, которую ласкают капли дождя, проскальзывая по чистому овалу, по покатому лбу и прямому острому носику, кусает губы, впивается в них жемчужными зубами, заставляя нижнюю покраснеть.

Прижимает аккуратные ладони к груди в сакральном жесте, словно молится божеству, но святых здесь нет, только демоны ада, которые рвутся с цепей, взбешенные и разбуженные криком девушки из прошлого…

Все такая же худенькая, миловидная, воздушная, с копной пшеничных волос, которые сейчас приобрели темный оттенок выжженной ржи, мокрыми прядями прилипли к вискам.

Опять смотрю в ее голубые глаза, наполненные отчаянием.

Именно тем чувством, которое бросает человека в крайности, заставляет совершать опасные и опрометчивые поступки.

Такие, как сейчас.

Сумасбродные.

Потому что иначе никто не решится кричать на многолюдной улице советнику президента о том, что у него есть дочь…

Пока еще не отдаю себе отчета в том, что делаю, срабатывают инстинкты, даю команду своим людям, которые оперативно приходят в движение, отсекая девушку от толпы.

Не давая ей возможности скрыться…

Смотрю в глаза блондинки, вижу в них влагу – это не дождь, который усиливается с каждой секундой и омывает улицу и людей литрами воды. Это именно слезы, которые набухли в глазах, придавая им болезненный горячечный отблеск.