ОГИ

Если бы мне довелось выбирать, где родиться в следующей жизни (и при этом я не имел бы права выбрать мою Эмилию-Романью), – то я, разумеется, выбрал бы Венецию.

Не потому, что она прекрасна. Да, она прекрасна; когда нас спрашивают о самом прекрасном городе, мы, итальянцы, называем Венецию и не сильно грешим против истины.

И не потому, что это город с древней историей, благородной и имеющей огромное значение.

И даже не потому, что она такая особенная, уникальная с точки зрения архитектуры, городских панорам и характера своих жителей.

Я бы выбрал Венецию потому, что она полна тайн.

Может быть, дело и в красоте, и в истории, и в уникальности, но меня в Венеции всегда бросает в дрожь от этого упоительного чувства прикосновения к тайне. Здесь всегда возникает неудержимое желание заглянуть за угол и поглядеть, что там. Но не сразу, не быстро, а постепенно, маленькими шажками, бросая взгляды украдкой. Чтобы всякий раз не замирать с открытым от восхищения ртом.

Однажды Альберто провел меня по своему городу, рассказывая о некоторых из тех многочисленных загадок, что прячутся по углам. И со мной происходило как раз это – я замирал с открытым ртом.

Другого такого города нет на свете.

Вот почему, если уж еще раз мне суждено родиться не в Эмилии-Романье (что меня вполне устроило бы) – я бы выбрал Венецию.

Ведь я детективщик по призванию, любитель тайн, – и раз уж вы взялись за эту книгу, вы понимаете, о чем я.

Первое путешествие по венецианским тайнам начинается в сестьере Кастелло, самом обширном и густонаселенном районе города, и почти сразу же перемещается в Каннареджо – другой, столь же оживленный район.

Начнем мы с калле[3] де ла Кавалерицца (сalle de la Cavalerizza), позади огромной церкви, освященной в честь Св. Иоанна и Павла – Санти-Джованни-э-Паоло, Заниполо (Zanipolo) по-венециански. На этом месте на рубеже XVII и XVIII веков стояла Кавалерицца деи Нобили (Cavalerizza dei Nobili) – манеж, в котором венецианские патриции упражнялись в искусстве верховой езды. От этого манежа, способного вместить более 70 лошадей кряду, и произошло название калле.

Общеизвестно, что по Венеции можно перемещаться пешком или на лодке. Но в древности, когда мостки были деревянными и без перил, а на кампи (площадях) густо произрастали зеленые насаждения, по Венеции ездили и верхом… Один из колоколов Сан-Марко носит название «Троттéра» (Trottera), потому что его звук призывал нобилей[4] поспешить в Палаццо Дукале (Дворец Дожей) на Большой совет, для чего им надлежало пустить своих лошадей рысью (al trotto). На пьяцце Сан-Марко их собиралось столько, что дорожное движение пришлось даже регулировать: закон 1287 года запрещал всем, за исключением новоприбывших иностранцев, ездить верхом от Мерчерий до Сан-Марко. Четыре года спустя закон был ужесточен: теперь он предписывал всем, кто прибывает на Риальто, оставлять своих лошадей в роще фиговых деревьев, что произрастали на кампо Сан-Сальватор (campo San Salvator), и продолжать свой путь к пьяцце пешком.

Несмотря на это обыкновение, венецианцы на конях смотрелись препотешно – совсем как в наши дни, когда все смеются над их искусством вождения. Прирожденные моряки, они веками давали щедрую пищу для шуток и карикатур, высмеивающих их манеру ездить верхом. Всадники, лишенные в лагуне должной практики, были излюбленной мишенью для писателей, особенно в XVI веке. Так, Бальдассар Кастильтоне, учитель благородных манер, желая описать дурного наездника, говорит, что он «сидит на лошади, как венецианец». Поджо Браччолини повествует в том же веке о другом венецианце, который, взгромоздившись на коня, держал шпоры в кармане и, поскольку животное передвигалось ленивым шагом, понукал его толчками каблуков и словесными угрозами: «Знал бы ты, чтó у меня в кармане, сразу бы переменил аллюр!» К этим остроумцам прибавим и Ариосто («ворочать лодки руль и удила – занятья мало схожие», – изысканно ехидничал он), и Аретино, и Биббьену. Забавен также приводимый Анри Эстьеном анекдот: некий венецианец, сидя на строптивом коне, вытащил платочек и проверил ветер. После чего заявил, что его конь совершенно прав, пятясь задом, потому что ветер встречный. «Этот венецианец думал, что он в гондоле», – заключил француз.

Но венецианцы, кажется, совсем не заботились о производимом впечатлении. И даже проводили на пьяцце Сан-Марко турниры! О них упоминает еще Франческо Петрарка. В письме 1364 года он с восхищением описывает конные соревнования, которым он был свидетелем. Турнир состоялся по повелению дожа Лоренцо Чельси, чтобы отпраздновать таким образом возвращение под руку венецианцев острова Кандии. «В первый день ристалище начали двадцать четыре молодых нобиля, облаченные в одежды, расшитые серебром и золотом, верхом на великолепных скакунах, – пишет он. – И длилось ристалище это до самой ночи, так что немало копий было сломано. В последующие же два дня билось немало английских баронов, бывших здесь проездом в Святую землю, и множество рыцарей из разных итальянских земель, привлеченных славой сих ристалищ, на которые собираются венецианские нобили». В турнирах участвовали тысячи людей! Например, в 1413 году, на турнире по случаю избрания дожа Томмазо Мочениго («дожа-пророка», о котором поговорим чуть позже), семьдесят тысяч зрителей любовались поединками 460 конных участников, в числе которых были маркизы Мантуи и Феррары.

Лошадей даже раскрашивали! В большой моде у венецианцев были оттенки оранжевого – цвета, который сообщал кавалькадам – и не только им – неповторимую притягательность для глаз. Для этого использовалась краска, получаемая из одного кипрского растения. Венецианские скакуны, знаменитые во времена Римской империи, звались также «лазоревыми», потому что таков был цвет их попон. Римляне покупали их для цирковых ристалищ и считали непобедимыми.