– Я не могу ничего сделать. Она не слышит меня, – оправдываюсь тихо. – Не позволяет вытащить её.

– Ты не виновата, Алёна.

– Ещё как виновата! – в корне не согласна с ней я. – Не надо было одну оставлять её после смерти Миши.

– Ульянке-то два года всего было, ну куда там ребёнку находиться. Потому и забрала я вас к себе. Как Екатерина умудрилась квартиру Михаила в карты проиграть, уму непостижимо. Ну как!? – разводит руками. – Дура безмозглая! В кого превратилась мать твоя? В алкоголичку с захмелевшими напрочь мозгами. Прости меня уж каргу ворчливую.

Да.Тогда моя мать осталась на улице. Дарственную подписала, будучи в пьяном угаре, документы отдала и всё… стала человеком без определённого места жительства. Опять же сюда в Бобрино явилась. Но не к своим детям, а просто потому что идти было некуда. И если б не старая хрущёвка, которую баба Маша по наказу подруги (то бишь моей бабы Раи) берегла для меня, то вообще не знаю, как дальше жили бы. Здесь? Висели бы грузом втроём на её шее?

– Мне надо было остаться с матерью тогда, – чувствую, как по лицу текут горячие слёзы. – Может, не так всё было бы…

– Ещё чего придумала! Девочке-подростку? Что ты, упаси господь! Там же двор проходной был, а не хата! Притон! – возмущается она.

Кладу расчёску на комод, подхожу к постели и ложусь, укладывая голову к ней на коленки. Пахнет выпечкой и уютом. Бабушка Маша гладит меня шершавой, трясущейся ладонью по волосам. И ведь даже не представляет, как я благодарна судьбе за то, что она у нас есть! Этот человек дал нам больше, чем любой другой из наших кровных родственников.

С тех пор как умерла моя родная бабушка Рая прошло уже восемь лет. И все эти годы, Лощёва Мария Семёновна была рядом, как и обещала своей подруге, дружба с которой перевалила за отметку в пол века. Дарила нам заботу, тепло и любовь. Всё то, что не могла подарить своим внукам…

Дочь Марии Семёновны уехала в Штаты ещё тридцать лет назад. Вышла замуж, родила троих детей. Да только вот мать родную позабыла и бросила… Оборвала все ниточки. Сперва стала реже звонить, а потом и вовсе заявила, что у неё теперь своя семья. Баба Маша даже внуков своих ни разу не видела. Ей дали понять, что в Америке не ждут с распростёртыми объятиями. И, к сожалению, сами приезжать они тоже не собирались.

Я вот не понимаю, как можно вычеркнуть из жизни свою мать? Спокойно ли спится после этого? У бабы Маши сердце рвётся на части от неизвестности. Живы ли? Здоровы ли? А им плевать. Как же так?

– Паровозов за тебя спрашивал, – вдруг говорит мне.

– Видела его на остановке, подвезти хотел, но я отказалась.

– Алёна, я тебя прошу, осторожнее с ним, – тревожится она. – Это уже не тот наш Илюша. Слухи про него нехорошие ходют. Что папаша его бандит ты знаешь, так вот и он по его следу пошёл. Делами занимается грязными с этими своими дружками. Черепанов вернулся из колонии, так тут же в Жулебино магазин центральный ограбили.

Вдоль спины бежит холодок. Слышала я про это.

– Сядет Паровозов, если так дальше пойдёт.

– Говорить придёт завтра, – признаюсь ей, ощущая как трусливо сердце бьётся о рёбра.

– Не пущу на порог! Ишь глаз на кого положил! В грязь тебя затащить хочет!

– Ба, надо говорить. В Москву ехать хочет. На машине ведь теперь.

– Я сама с ним так поговорю кастрюлей по голове!

Улыбаюсь.

– Алёна, Алёна, – причитает, заплетая косу. – Боюсь я за тебя. Как бы не обидел. У него ж на морде написано, что ему, медведю, надобно.

– Нет, ба, он не станет…

– В Москве там мальчика у тебя нет? – спрашивает, и голос её дрожит. Опять распереживалась вся.

Встаю, чтобы накапать капли.

– Не нужен мне никто. Школу закончу – уйду от матери. Пойду работать на полный день, благо, возраст позволяет. Ульяну заберу, – говорю решительно.

– А учиться, Алён?

– Посмотрим, – сглатываю ком, застрявший в горле.

Поступить в институт мне очень хотелось бы… но ещё больше я хочу, чтобы моя сестра не видела весь тот кошмар, который ежедневно происходит в месте, именуемом домом…

*********

Паровоз явился к обеду. Я к тому времени успела провести уборку всего дома. Бабушка пошла ставить уколы соседке, и так случилось, что мы оказались втроём: я, он и Ульянка, которую я закрыла в зале, посадив перед этим за раскраску.

– Обедом-то угостишь, хозяйка? – ухмыляется Илья, усаживаясь за стол.

Киваю. Наливаю тарелку борща. Ставлю второе на разогрев. Чувствую взгляд его опять. Давит и нервирует до невозможного.

Пока ест, разглядываю исподтишка. Знакомые черты лица, но уже не мальчика, а почти мужчины. Чётко очерченный подбородок, дважды сломанный нос с небольшой горбинкой, едва заметный шрам на скуле и цепкий, недобрый прищур. В целом, для бандита Илья слишком хорош.

Покончив с обедом, откидывается на спинку стула.

– Чё там в Москве, Алён? Обижает кто? – интересуется сурово.

– Нет, – отвечаю тут же.

– Ну врёшь ведь, – смотрит сверху вниз. – Убью за тебя, поняла?

– Илья, – хочу убрать пустые тарелки, но он вдруг резко ловит и сжимает моё запястье.

Поднимаю на него глаза. Чуть ослабевает хватку.

– Алёна, я не буду вокруг да около ходить. Переберусь в столицу и заберу тебя от этой…

– Что ты такое говоришь? – выдёргиваю руку и чувствую, как вспыхивают щёки.

– Не сахарно там тебе, думаешь не знаю, не вижу? – наклоняется вперёд. – Со мной жить будешь.

– Нет Илья, не буду, – качаю головой.

– Чё это нет? – раздражается, злится. Встаёт, напирает на меня. – Ты мне нравишься. Очень. Сама знаешь.

– Прекрати, – делаю шаг назад, упираясь спиной в старый, монотонно жужжащий холодильник.

– Бабка не вечная, матери ты не нужна. Со мной будешь, поняла? – повторяет на полном серьёзе. И мне страшно становится. Столько в его голосе стали и непоколебимой уверенности.

– Илья…

– Деньги найду. Ляль, хорошо жить будешь, ни в чём себе не отказывая.

– Не нужны мне твои деньги! – отхожу в сторону и хватаю полотенце, просто первое что попалось под руку. – Знаю я откуда они у тебя! Грязные, кровавые! Зачем ты туда полез? Зачем?

В несколько шагов добирается до меня.

– Не знаешь ничего, не трепи языком, – выдирает из рук вафельное полотенце.

– В тюрьму попадёшь, Илья! И отец тебя твой не спасёт.

Низко и хрипло смеётся.

– Бабка настращала?

– Нет. Я просто слышала про магазин и другое. Это же всё вы, верно? Черепанов твой, Кабан, Кощей, – смело задираю подбородок.

– А если и да, то что? – хватает за руку. – Кто как может, тот так и крутится, Ляль. Думаешь, деньги твоих одноклассников-мажоров честным трудом заработаны? Кто-то ворует, кто-то грабит. Ты вроде не среди розовых единорогов живёшь, должна понимать.

Качаю головой.

– Ты после армии совсем другой вернулся, – признаюсь честно. – Говоришь страшные вещи. Послушай себя! Ты преступником готов стать, а может он и есть уже… Отпусти мою руку, пожалуйста.

Медлит, но потом всё же размыкает пальцы.

– Алёна…

– Паровозов, пожалуйста, оставь меня в покое, я не хочу во всё это…

– А че хочешь? Думаешь, лучше кого-то найдёшь? Может, уже нашла? – сверлит меня взглядом, от которого кровь стынет в жилах. – Ну?

– Нет, мне не до этого, знаешь ли… Я просто хочу ради Ульяны вырваться из болота, а ты, Паровозов, хочешь утащить меня в него лишь глубже! – произношу на одном дыхании.

– Ляль, там такие котята у Петровны! – слышим мы голос бабушки Маши, доносящийся из прихожей. Продолжаем смотреть друг на друга.

– Я тебе всё сказал и надеюсь, что ты услышала, – склоняясь к уху, сквозь зубы заявляет он.

Его губы касаются щеки, как раз в ту секунду, когда бабушка появляется на кухне.

– А ну-ка пшёл прочь от неё, бандюган треклятый! – резко меняется интонация голоса бабы Маши.

– И тебе, Семёновна, добрый день, – отвечает он мрачно и, накинув куртку на плечо, уходит…