— Квебек на связи.

— На маршруте 209.

— Два-пять.

Он положил рацию на стол и спустя пару секунд дверь в кабинет открылась и вошёл запыхавшийся боец из ГБР подразделений Тихомирова:

— Разрешите передать конверт с донесением Тарантулу, товарищ бригадный генерал.

Кобра посмотрел на Тихомирова и потом обратно на бойца:

— Разумеется. Передавай.

Тихомирова вскрыл переданный конверт, внутри которого лежал тоненький листок бумаги с единственной надписью: «Вчера в 22–10 было покушение на префекта».

Эти слова молнией пронеслись в сознании Тихомирова. Он же только-только создал полностью укомплектовал подразделение СМЕРШ, раздал все инструкции, проверил их исполнение, перепроверил сами объекты охраны, предупредил о мерах самого Гору. Ошибки быть не могло. Если такое случилось, то либо предатель есть внутри СМЕРШа, либо Гора сам нарушил правило быть в безопасности.

Кобра выжидающе смотрел на Тарантула. И спустя минуту тот произнёс:

— Вчера было покушение на префекта.

— Он жив?

— Да. Разумеется. Иначе бы мне доложили о его гибели. Мне нужно срочно возвращаться.

Выходя, Тихомиров подумал, что по-другому написано быть и не могло. Ведь он сам отдал такой приказ — ни при каких обстоятельствах, фактических или вымышленных не давать информацию о смерти префекта. Чтобы ни случилось. Какие бы ни были раны или прочие последствия возможного нападения на него — префект должен быть жив для всех в любом случае. И сам префект утвердил это. Для всех он должен быть жив.

Мужики вроде не все одинаковые. Или все. Или нет. Или кто-то притворяется, а кто-то нет. Или все притворяются. Или никто не притворяется, а просто не мужик на самом деле. Или что?

Наташа уже не знала, что думать последние несколько недель. Ей всё продолжался сниться тот же сон, где Рафаил стоял посередине луга и говорил ей о том, что только вместе с Марией она сможет понять Чёрный Камень, и как ему можно противостоять. Но Миша, вначале насколько-то ей поверивший, даже согласившийся, хоть и по своим причинам, найти её, всё время стал откладывать решительные действия.

Эти отвратительные слова, совершенно не совместимые с чем-то мужским «посмотрим», «подумаем», «не до этого». Как может быть «не до этого», когда ты уже сказал, что это сделаешь? Что за своевольное отношение к своим же собственным словам?

Наташа понимала, что, конечно, для Миши был тяжёлый удар, что куда-то пропал майор Болотников, теперь никто не может его найти, и ещё и поползли слухи, что он сдался чумам и будто бы уже слил всю информацию о группировке, которую знал. Этому даже были подтверждения в том, что со стороны Лисичанска заметили какое-то движение, которое с каждым днём только усиливалось. Но у нас у всех были и есть тяжёлые удары, которые мы получили в этой войне. Если так падать духом и уходить от реальности после каждого, то войну не выиграть, её даже проиграть достойно не получится.

Она это понимала. И ей было очень странно, что такие простые вещи не понимает он. Вообще в последнее время казался каким-то твердолобым. Твердил всё что-то своё. Про неизбежность. Про то, что упустили свой шанс. Про какой-то крупнокалиберный пулемёт всё время. Как будто эти разговоры вообще хоть что-то могут исправить… Но самое главное было даже не это, а то, что они практически перестал спать друг с другом. Это было уже что-то за гранью…

Всё и так было не безупречно. То он устал, то он думает о чём-то тяжёлом, что сейчас не до этого. Но это было хоть не постоянно. А теперь, чтобы заняться сексом, нужно было получить целое стечение удачных обстоятельств… И это была совершенно неприемлемая ситуация. Она боялась этого больше всего, что в какой-то момент ему или надоест всё это, или он ударится в какие-то свои грандиозные планы, или, что ещё хуже, в депрессивные мысли о неизбежном поражении.

Ей всё это зачем? Ей нужен был мужчина, который будет рядом. Который будет вселять уверенность, в том числе и того, что она сама желанна. А когда он хочет ещё на уровне «может быть» раз в месяц, то это уже не отношения, а их отголосок. Не говоря про то, что это не совсем мужское поведение — если уж он не может, так и сказал бы об этом прямо. Что там ему надо или, может, что уже и совсем ничего не надо. И не делал вид, что это всё вопрос времени.

Наташа уже была зла на него. И ещё этот сон, который не давал ей покоя. Который в прямом смысле требовал от неё действия. Требовал чего-то, что не мог получить от других. И она прекрасно знала, что это за чувство. Прекрасно знала, потому что видела не раз, как её собственные действия спасают жизни другим. Когда буквально пара нужных и важных движений вовремя перекрывают рану или кровоточащую артерию в тот момент, когда медлить нельзя, когда жизнь просто уходит из человека. И сейчас она чувствовала именно это — та самая жизнь, которая её окружает, просто уходит, оставляя после себя недвижимый труп.

В этот момент в квартиру зашёл он. Миша. Сейчас они жили в большом многоквартирном доме, где располагалась на разных этажах вся рота Миши, одна из шести рот двух штрафных батальонов. Было и удобно в случае чего всем быстро собраться, и в случае его шумно выяснять отношения друг с другом.

Вид у Миши был стандартный последних дней. Измученный, удручённый и немного злой. Мол, не приставайте даже ко мне, мне не до вас. Словом, ничего нового.

Она посмотрела на него, подумала, что раньше его очень любила, совсем другого. Стремящегося, боевого, полного жизни. Того, кто хотел её почти каждую ночь. И сейчас видела, что этого всего уже нет. И сидеть тут и надеяться, что что-то изменится. В конце концов, это он её должен во всё поддерживать, а не только она его. Кто тут мужчина, а кто женщина?

— Миша, еда ты знаешь где, — сказала Наташа.

— Знаю. Спасибо, — даже не посмотрев на неё ответил он и присел на диван в коридоре, такой же расстроенный, как и минуту назад, как и день назад, как и столько времени назад, что уже и не вспоминалось что-то другое.

— Мне сейчас надо идти, — негромко сообщила девушка и пошла в комнату собирать вещи в походный рюкзак.

— Куда? В смысле надолго это? — он хоть повернул голову в её сторону, продолжая смотреть куда-то в пол.

— Да не знаю я, насколько это долго! Если бы ты слушал меня хоть немного, то тоже бы знал, что это неизвестно! — её голос ещё не срывался на крик, но уже был полон отчаяния.

— Ниче не понял? Я что-то не так сделал? — теперь он наконец смотрел на неё, хоть она этого и не видела, пока собирала свои шмотки в рюкзак.

— Да это не что-то, Миша! — обернулась она. — Это всё не так! Всё! Я устала от этого. Устала каждый день видеть тебя таким.

— Каким?

— Беспомощным. Пустым. Никаким вообще! Что, ты думаешь, я чувствую, когда каждый день вижу это уныние умирающего лебедя? Подумаем. Посмотрим. Что тут смотреть?! Уже всё давно видно. Что тебе ничего не надо! Вообще ничего!

— Да я что ли виноват, что мы в такой заднице?!

— А какая разница, кто виноват? Ты или меняй, что не нравится, или смирись и живи с этим спокойно. А ходить и пиздастрадать каждый день как ссаная тряпка — это знаешь ли уважения не вызывает. Ты это хотел услышать?

— Да я бы пострелял этих скотов, если б хотя бы шанс был.

— Вот пошёл бы и нашёл себе этот шанс. Пострелять там, кого тебе надо, быть довольным и трахать меня как мужчина, наконец, каждый день, а не раз в месяц!

— Да о чём ты думаешь, когда совсем не время сейчас для этого?

— У тебя всегда всё не время. И если не устраивает, так надо менять. Вот меня не устраивает. Я и меняю. Иду и меня… Мне снилась эта девушка целый месяц, и я понимаю, что должна хоть это сделать. Делать и сделать, а не сидеть и жаловаться. На то, что где-то что-то невозможно.

Наташа к этому моменту собрала, что хотела, накинула на одно плечо рюкзак и двинулась ко входу, но Миша перехватил её и аккуратно обнял: