– Ах ты на меня бодаться? – в ответ рыкнула Усоньша. – Так у меня рога покруче будут и подлиннее. – Быка за рога ухватила, голову к земле клонит, да сама рогом поддеть его старается.

– От ведь коррида кака! – удивилась каменная бабища. – Похуже театры будет! Мне тут только боя быков не хватало, и давай снова ладошку сжимать.

– Велес, они ж полюбить друг друга должны, а тут того гляди поубивают, – прошипел Старшой.

– А пускай, быка мы съедим, – предложил вечно голодный Озорник.

– Не гуманно, – фыркнул Умник.

– Зато сытно… – И левая голова змея, осерчав на братьев за то, что о еде позабыли, и совсем не замечают, как желудок подвело, слизнул с каменной ладони что–то, что крошкой посчитал. А то хомуз оказался, оброненный царицей Кызымой. Рамка медная в пасти застряла, за зуб зацепилась. Озорник языком её вытащить попытался, да за волосок задел. Раз, да другой, да третий. Полились из глотки змеевой звуки, резкие, вибрирующие, и во много раз громче музыка получилось, чем то у хызрырки выходило. Тут и бык–тур столбом встал, и Усоньша Виевна уши лапами зажала, и две головы Горыныча на брата посмотрели прям в оторопи. А бабища каменная затряслась, будто Кондратий её хватил, задёргалась, да навзничь и рухнула. Лежит, руки в стороны раскинула, глаза в блаженстве закатила, мелкая дрожь по ней пробегает, а из глотки каменной против воли слова вырываются: «Кезер Таш куругун басарды, куругнга саалы басарды, курунгуй барынбай басарды, кердедей дурр гускан басарды … о–ооо–о–ооо…»

Друзья наши ждать, пока театралка очухается, не стали, сгреблись быстренько и бежать.

– Послушайте, братцы, – прошипела средняя голова змея, – а ведь царица Кызыма тут была. Её песня кого угодно с ног свалит.

– Точно, – согласились крайние головы. – А раз царица здесь, то царь Вавила где–то рядом. Найдёт она его.

– Что ты говоришь, Горыныч? Да что ж батюшке моему в царстве Пекельном делать?

– Неужто не знаешь, побратим, какая беда случилась?

– Ни сном, ни духом, а ну, выкладывай.

Рассказал Горыныч Велесу, как отец его приёмный в разлом сверзился, как царица Кызыма следом оборвалась, когда спасать мужа полезла. И что сын остался новорожденный сиротой. И неясно, сколько годов будет царевичу, когда отец из царства Пекельного вернётся. Ежели вернётся.

– Эх я дурак! – Вскричал Велес, за голову схватившись. – А я то думал, что у меня сын не по дням, а по часам растёт, а оказывается вот оно что!

– Постой, побратим, объясни, что тебя так расстроило?

– Понимаешь, друг Горыныч, как на землю слетаю, так сыну уж год–два–три минуло, да и жена заметно постарела за время моего отсутствия. Я так люблю её, что внимания не обращал, а зря. Нужно мне возвращаться скорее, да пока не найду Ярилу и Услада, либо одного из них – ходу мне в Ирий нет.

– Не кручинься, всё хорошо будет, – ответствовал Горыныч, но уверенности у него в том не было. – Да и Услада ты нашёл, хоть и с рогами, а сущность божественную его никто не отменял. И память не совсем отшибло – вон как от Усоньши драпает.

Подождал Горыныч, пока Велес–Власий на спину заберётся, крыльями взмахнул, и полетел великаншу с её рогатым муженьком догонять. Те уж долинку с гейзерами миновали и дальше, по дороге, вымощенной костями, неслись, словно угорелые. Бык–тур от великанши удирает, копыта выше головы закидывает, дороги не разбирает. Та за ним, бежит, лапами машет, кричит во всю глотку:

– А ну стой, Услад ненавистный! Ты полюбить меня должон, чтобы я потом ненависть свою чёрную на тебя излить смогла!

Но быку и дела нет до слов супруги. Помнит он только, что враг страшный за ним гонится, и что любой ценой убежать надо. Даже не память проблёскивала у Услада в зверином облике, а инстинкт самосохранения работал. Только работал однобоко, потому как одной опасности избегая, к другой мчался бык–тур, сам того не ведая. В аккурат к той горке нёсся, где голодная Скарапея лежала, слезами горючими плакала.

Ярила уж вокруг неё и так, и эдак, а змеиня и сказать ничего не может, только хрипит да кашляет.

– Вот ведь какая у змеищи нервная организация тонкая, – сокрушался Вавила, вокруг трёхголовой спутницы прохаживаясь. – Вот первый раз наблюдать доводится, как змея слезьми плачет. Натурально, в мелодраму впала, прям как дамы хранцузские.

– Ты, друг Вавила, правильно говоришь, да бесполезно. Наблюдение в словах твоих хорошее, но как накормить Скарапею, оно не говорит.

– А вот ты, Ярила, бог, и зачем тебе тварь шипящая, хотя и о трёх головах?

– Я ж сказал – подружка детства, можно сказать на горшках рядом сидели. Приятельница игр малолетних, в прятки–прыгалки забавлялись, шутки шутили. Ну не могу ж я её бросить тут помирать от голода? Да и как пойдём по острым костям? И ты, и я босы, сапог не надели – ноги ж в кровь исколем.

И Ярила в сердцах плюнул, да ногой косточку поддал. Блеснуло из–под кости красным, царь заприметил, нагнулся и, подняв находку на свет, обрадовался:

– О, и перстень мой сюда прилетел! – Воскликнул он, потерев камешек о рубаху.

Что тут со Скарапеей сделалось! Сразу плакать перестала, глазищи выпучила, зрачки из продольных чуть ли не поперечными стали. Кое–как сползла с горки, к царю подпрыгала, в лицо всеми тремя парами глаз заглядывает. Крыльями машет, на ноги встать пытается, а кашлять не перестаёт.

– Ты, Скарапеюшка не волнуйся так, не волнуйся, – утешает её Ярила. – Чего скачку устроила, царя перепугала?

– Да чего перепугала–то? – Возразил царь, совсем не обращая внимания на змеиню. Знай себе, перстень надраивает, по сторонам не смотрит. Со змеёй уже судороги случились, а Вавила всё рассуждает, да складно так, что Ярила заслушался, от подружки трёхголовой отвлёкся.

– Вот ледями да мамзелями зазря не назовут, ледями не становятся, ледью аглицкой родиться надобно. И такие уж они… леди, что ни в сказке сказать, ни пером описать! К примеру, была у них в землях аглицких леди Годива. Такая смелая, что и не вышепчешь. Мужу своему так верна была, так его любила, что голышом на коне проскакала, и доказала невиновность мужнюю. А вот ты, Скарапея, смогла б так за мужа постоять?

– Да что ж ты говоришь, царь, как она голышом поскачет? Во–первых, конь её не выдержит, а во–вторых, чтобы раздеться, ей шкуру снять надобно, а это для неё смерть натуральная.

Посмотрели они на змею, а та уж почти не дышит.

– Да, Годива из Скарапеи не выйдет. Тут впору про леди Годзиллу сказки сказывать, может впечатлится. Слышь, Скарапеюшка, жили себе не тужили людишки на острове дальнем, да вылезла из–под земли, из пещеры потаённой динозавра Годзилла. Динозавра – это вроде как змея, только с ногами и доисторическая, но дюже преогромная. Все домишки порушила, все замки многоэтажные попереломала, и не было на ту Годзилищу никакой управы. Тоже вот, как ты сейчас, кушать шибко хотела, а попросить не могла – соображалка у неё была дюже слабенькая. Ну, Годзилла та дура–дурой, оно понятно, языку не учёная, а всё потому, что головёнка у неё одна была, да и та махонькая. А ты–то у нас умная, обозначить свои желания в состоянии, чего ж Годзилле уподобляешься? Чего немтуешь, аки динозавра некультурная? – Но Скарапея только пуще в ответ закашлялась. – Боюсь, Ярила, сказки наши ей не помогают. Я их ужас сколько знаю, а Василиса, дочка моя старшая, и того больше! Да видать пища духовная Скарапее не годится, сил не прибавляет. Слушай, бог, может, её стукнуть чем по спине? Похоже, поперхнулась, али подавилась подружка твоя.

– Да, похоже на то, – согласился Ярила. Пощупал он шеи змеиные, одну, другую, третью. – Вот здесь вроде как камень застрял. Слушай, царь, давай я ей пасть распахну, а ты залезь в глотку, да вытащи то, чем неразумная тварь подавилась.

Так и сделали. Скарапея, уж совсем измученная, и не сопротивлялась, только слезами плакала. Распахнул ей Ярила среднюю пасть, а Вавила руку в Скарапеину глотку засунул, нащупал пердмет, потянул и…

– А ну не смей есть царя нашего батюшку! – раздался сверху трёхголосый крик, и на спину Скарапеи спикировал змей Горыныч. От удара змеища кашлянула, и царь полетел вверх тормашками, и предмет из глотки вылетел. Оказалось, книгой Голубиной подавилась змеиня.